Тексты пьес

Куйбышевский театр тою времени был уникальным. Тогда с ним можно было сравнить только горьковский и саратовский театры. Иногда их оценивали даже выше московских. Евгений Александрович Простов был рыцарем театра. Он приходил в половине десятого утра, а уходил в двенадцать, а то и в час ночи. А ведь у него была молодая красивая жена и маленький сын. Но главным был театр.
Простова уже нет в живых, а связь с его близкими я, к сожалению, потеряла. Знаю, что они живут в Горьком, а сын его очень талантливый художник.
В Куйбышевском театре Простовым были набраны актеры по принципу Товстоногова — «жемчужины»: один к одному. Это, можно сказать, была коллекция актеров. Он ставил всю лучшую современную драматургию и классику. По сей день не могу забыть его «Дона Карлоса». Несмотря на то, что были соблюдены все исторические факты, смотрелось очень современно. Любовь и предательство, жизнь и смерть. Я говорю общие слова, а тогда в зале люди плакали. Сейчас наш зритель немного очерствел, да и актеры не всегда открываются до донышка.
Это был театр Простова. Это были его актеры, они думали одинаково. И здесь мне предстояло начинать: в театре драмы ставить свой первый спектакль. Я выбрала «Госпожу министершу» Нушича.
Я всегда любила посмотреть пьесу, которую ставлю, в другом театре. Потом начинала работать от обратного, чтобы было не так, как у других. Я ставила «Госпожу министершу» на Чекмасову, была такая потрясающая актриса. Помню ее наставления молодым актрисам: «Ты выходишь на сцену. Ты — все, ты — королева, остальные — г…». Это была ее заповедь.
Первый спектакль шел очень трудно. Представьте, приехала девчонка с косой ниже пояса и учит заслуженных, народных. Потом косу я закручивала на затылке, чтобы казаться взрослее.
«Застольный» период я чувствовала себя как рыба в воде. А вот когда пришлось выйти на сцену, у меня было ощущение провала. Мне потребовалось собрать всю свою волю в кулак. И еще очень помогало плечо Гриши. Я продолжала работать, а актеры бегали к Простову и жаловались на меня: мол, молодая, зеленая, что она может. Простов умел понять молодого режиссера и поддержать. Всех жалобщиков он отправлял из кабинета со словами: «Она очень талантливый человек, и если вы не можете ее понять, это ваши проблемы». Когда же я заходила к нему после репетиции, он устраивал мне такой разнос! Очень жесток был со мной. Оказывается, он всю репетицию видел и слышал с затемненного балкончика. Дома Гринька отпаивал меня валерьянкой. Успокоившись и обдумав все, что говорил Простов, на следующую репетицию я приходила более собранной и подготовленной. Думаю, в такой манере и нужно работать с молодыми режиссерами. А что зачастую делают маститые руководители? Они или подыгрывают актерам, съедая молодого режиссера, или снисходительно берут его под свою опеку, ставя свою фамилию, делая ручным. Простов давал возможность режиссеру расти, подниматься со ступенечки на ступенечку.
В спектакле очень хорошо играли Гриша, Чекмасова, Женя Устинович. Чекмасовой было интересно со мной работать. Я придумала одну сцену, в которой бывшая министерша приходит к новой, Чекмасовой. И мало того, что они совершенно одинаково одеты, у них и манеры одинаковые. А все потому, что был один любовник-наставник, который и научил, как сигарету держать, как ногу на ногу забрасывать. Во время этой сцены зрители всегда хохотали и аплодировали.
Это был мой первый спектакль. Потом их было много. Я становилась все уверенней, но своей удачей считаю «Вечно живые» В. Розова. Нина Сильверс Веронику играла великолепно, Гриня играл племянника, Кузнецов — отца. Вот на них троих я и построила спектакль.
Самая удавшаяся сцена, по моему мнению, это когда Володя (Засухин) рассказывает о смерти Бориса и показывает пуговицу. Нина Сильверс брала эту пуговицу в руки (тут начиналась невероятно длинная пауза), смотрела на нее, шла на авансцену, сжимала пуговицу в руке и медленно-медленно подносила к лицу. Затем резко разворачивалась и уходила в глубь сцены. В зрительном зале стояла мертвая тишина. Актеры отыгрывали точно каждый нюанс. Нина была центром. Во время этой сцены флейта и скрипка исполняли «Вставай, страна огромная!», причем на скрипке музыка звучала pizzecato, без смычка. Только пальцы и струны. Я понимала, что мне удалась эта сцена. И все рецензии начинались именно с этой паузы, а потом уже переходили к разбору актерской игры.
Я очень остро чувствую войну. Мы жили тогда в Ташкенте, и я в силу своего возраста мало что понимала в том страшном времени. Однако в работе все, что касалось войны, получалось много лучше, чем что бы то ни было другое. По сей день я очень люблю все военные песни, все военные фильмы.
Совершенно противоположным был другой спектакль. Это был последний спектакль в Куйбышеве. Мы уже знали, что скоро уедем… В театре в качестве очередного режиссера появился Монастырский и тихо-тихо съел Простова. Монастырский, несомненно, талантливый человек, но его взгляд на себя в искусстве совершенно иной, чем у Простова. Для Простова главное в театре — сам театр.
Я уже заканчивала книгу, как вдруг наткнулась на материалы совещания молодых режисеров театров РСФСР (1959 г.). Мой дорогой Евгений Александрович Простов, который научил меня выживать!!! Вот его слова: «Начиная жизнь в искусстве, нужно начинать с воспитания самого себя. Я верю в силу личного положительного примера, и тогда хорошо и легко становится работать и с актерами, и с драматургом, и со зрителями. От этого зависит творческая атмосфера в коллективе».
Начинать с себя!!! Я же говорю: «рыцарь театра»! Он был рыцарем, готовым отдать жизнь свою за театр. Ему совершенно не важно было, выплеснется какой-либо успех в газеты или нет, будут ли гастроли в Москве и т. д. Это был театр-дом, в котором жили актеры, мыслившие и говорившие на одном языке. Для Монастырского, если гастроли, то обязательно московские, поэтому он привозил журналистов и рецензентов из Москвы. Театр остался, но это был уже совершенно чужой для меня театр. Мы ушли из-за меня, а не из-за Гриши. Гриша был у Монастырского на ведущих ролях, но я с этим режиссером работать не могла. Для меня сама по себе карьера не имела значения. Никогда. Я хотела стать профессионалом, а Простов был моим наставником в этом, моим богом, на которого я молилась. Он меня сделал режиссером в большей степени, чем преподаватели ГИТИСа. Они заложили фундамент, а он поставил меня на него. Простов всегда был рядом со мной. Оценивал все, что я ставила. Сидел на каждой репетиции, на каждом просмотре. Давал советы. Когда меня куда-нибудь заносило, быстро ставил на место. Это был очень интересный человек. Я поняла, что никогда уже с Монастырским не сработаюсь.
Нас не хотели отпускать, вызывали в Обком партии, обещали дать отдельную квартиру, повысить зарплату (Гриша к тому времени вырос в ведущего актера театра). Как мы вообще существовали в Куйбышеве на нашу зарплату? Когда мы поженились, Гриша получал 95 рублей, а я как режиссер третьей категории — 110. Пустые полки магазинов (впрочем, Поволжье всегда этим отличалось), только хлеб, комбижир и большие металлические банки орехового варенья — любимого варенья Иосифа Виссарионовича Сталина. Больше там не было ничего, но на рынке я могла купить за 5 рублей большого гуся. Я его фаршировала рисом, зашивала и вокруг него на противне укладывала яблоки. Нам вдвоем этого хватало на три, а иногда и на четыре дня. Но обычно после спектакля вся молодежь шла к нам. У нас был узбекский палас, на который мы бросали подушки, рассаживались и говорили чуть ли не до рассвета о литературе, драматургии, спектаклях. О политике говорить тогда было «немодно». И под такие разговоры гусек съедался мгновенно, до косточек, даже кошке ничего не оставалось.
Жили мы очень весело и дружно. То время вспоминается с теплом. Да, денег не хватало до зарплаты. Но в нашей квартире, а это была общая квартира, жили оператор с семьей, два пожилых юриста — муж и жена, которые считали нас своими детьми, и часто тридцатка, одолженная у них до зарплаты, помогала нам выжить. Я считала, что раз я вышла замуж, работаю, значит не имею права ничего брать у родителей. Напротив, когда мы ездили в Москву, я старалась купить что-то в подарок маме с папой, например хрустальную вазу (хрусталь тогда был дешевле, чем картошка).
Я часто вспоминаю Самару (тогда — Куйбышев). Ну, во-первых, потому, что мы безумно любили друг друга, потому, что дружили и работали там с очень хорошими актерами, потому, что был Евгений Александрович Простое. Я вспоминаю этот город с огромной любовью.
Уезжали мы в город Калинин. В том театре, куда мы ехали, главным режиссером был Георгиевский, невероятной доброты человек. Если Простов был весь в себе, суровый и немножечко суховатый, то Георгиевский — весь на поверхности: полная, грузноватая фигура, чудное, доброе лицо. Мне опять очень повезло.
Последним спектаклем перед отъездом из Куйбышева была «Собака на сене». Актриса Колесниченко великолепно играла Диану, а Гриша также великолепно играл Теодоро. Дуэт был необыкновенный. К тому же в этом спектакле было очень много музыки и очень много солнца. Все было представлено, как беспрерывно продолжающийся танец плюс их дуэты. Остальные сцены шли в темпе. Трудно сказать, откуда зрители узнали, что это последний спектакль Аннапольского и Колесниченко (она тоже уходила из театра, не сумев сработаться с Монастырским). Надо сказать, что куйбышевские театралы — это невероятно благодарные зрители. Они всегда просто засыпали актеров цветами. Финальная сцена. Цветы бросали с балконов, из лож, а зрительный зал скандировал: «Не уезжайте, не уезжайте!»
Обычно к Грише приходило от зрителей много писем, на 10—15 страницах, с разбором каждой роли. Как-то раздался звонок в дверь, я открываю и вижу — стоят две девчонки с огромной корзиной фруктов. «А Аннапольский здесь живет?» — «Да, — отвечаю, — я его жена». Они протягивают корзину с фруктами: «Вот, ему просили передать». Там очень любили актеров, в том необыкновенно театральном городе.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49