Тексты пьес

Еще о «Каховке». К Светлову пришел ленинградский режиссер, Семен Тимошенко, который снимал фильм «Три товарища», и сказал, что ему срочно надо написать песню, где была бы Каховка и девушка. «Я очень устал, посплю, а ты пока поработай» — сказал он. Светлов разбудил его через сорок минут, песня была готова. Кажется, как можно так быстро написать такую песню. Светлов ответил: «Это сорок минут плюс вся моя жизнь». Потому что он сам вышел из Каховки. Родился он на Украине, вступил в ЧОНовский отряд и боролся за Советскую власть.
Саша Масляков, который был главным действующим лицом в этой программе о Михаиле Светлове, шел по Никитскому бульвару и рассказывал, откуда у Светлова родилось название «Гренада». Оно у него навязчиво стучало в голове: «Гренада, Гренада, Гренада моя». Светлов потом долго думал, почему ему пришла в голову Гренада. Только через день понял, что, когда он шел по Никитскому бульвару, он прошел мимо ресторана, который назывался «Гренада». Ему так понравилось это сочетание — «Гренада, Гренада моя». И подумалось, что он может не быть испанским грандом, тореадором, он может быть простым парнем, украинским хлопчиком, каким он и был на самом деле, который может просто мечтать о Гренаде.

Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.

Дальше Саша прекрасно читал эти стихи. Часто придирались к словам, к четверостишию:

Отряд не заметил потери бойца,
И яблочко-песню допел до конца.

Он не заметил… Светлов писал не о равнодушии, а о том, что отряд мчался в боях, о том, что бойцы не замечали потери товарищей, потому что у них было главное, главное впереди. Он был, кроме всего прочего, философом:

Лишь по небу тихо сползла погодя
на бархат заката слезинка дождя.

В чем прелесть этого поэта? В том, что он мог мягко, осторожно и доверчиво положить руку на плечо читателя, не уговаривать его, а убеждать. В том, что человечество обладает великим здоровьем, несмотря на временную болезнь.
Очень интересно, что в этой программе впервые на экране появились Никитины. Тогда их было четверо — пели квартетом. Они пели все вместе, пели песни на стихи Светлова. Программа состояла из песен Светлова, из раздумий, которые нес Саша Масляков, отрывков из книг о Светлове, из его мыслей, которые успели записать другие. «Человек и песня для меня — это как человек и воздух». «У каждого народа в песне своя душа». «Когда у тебя нет собственной боли, ищи чужую и помоги».
Мы брали интервью в Москве, на улице Горького, у людей, проходящих мимо: «Знаете ли вы, кто такой Михаил Светлов?» Тогда знали все. Пожилые читали строчки из его стихотворений. Одна женщина сказала: «Я не могу вспомнить его стихов, но я помню, что очень сильно плакала, когда их читала». Один молодой парень представился, сказал, что учится в Литературном институте.
— Вы пишете стихи?
— Да, пишу.
— Вы знаете Светлова?
— Да, конечно, «Гренада», «Каховка».
— Вы помните, как зовут Светлова?
— Михаил.
— Как вы думаете, сколько ему лет?
— По-моему, он мой ровесник.
Потом шел титр моей программы «Комсомол, я твой поэт». Когда мы снимали на Тверском бульваре, навстречу Саше Маслякову шел интеллигентного вида пожилой мужчина. Поравнявшись с нами, он сказал:
— Сашенька, здравствуйте. Как давно вы к нам не заходили.
Когда он прошел, я спрашиваю Сашу:
— Это твой знакомый?
— Нет.
Я поняла: в это время Лапин снял Сашу с эфира, уже где-то с полгода. А это был телезритель, который очень любил Сашу, тогда, да и сейчас тоже, единственного такого рода ведущего на телевидении. Он разговаривал с экрана так, как будто ты сидишь рядом с ним, и люди воспринимали его как члена своей семьи. Когда он исчез на полгода, ходило огромное количество версий по этому поводу. То говорили, что он продал какие-то необыкновенные бриллианты, то, что присвоил себе чужой сценарий, и много-много других сплетен. Телефон молодежной редакции звонил беспрерывно. Все спрашивали, когда его выпустят из тюрьмы. Мы говорили, что не сидит в тюрьме, а просто готовит новую программу.
Мы должны были ехать на концерт в подмосковный город Новомосковск, над которым шефствовала наша молодежная программа. Мы взяли с собой Сашу, потому что новомосковцы говорили, будто Саша сидит у них в тюрьме. Я предложила Саше: «Сначала в темноте мы покажем куски из твоих передач, потом ты выйдешь на сцену, и мы зажжем свет». Так мы и сделали. Такой шоковой тишины после того как мы зажгли свет, я не слышала. Потом зал взорвался. Зрители аплодировали, кричали, а после концерта несли Сашу до гостиницы на руках. Вот какая любовь была к этому уникальному, на мой взгляд, ведущему. Как он читал стихи Светлова! У меня до сих пор, когда я вспоминаю, как он читал «Гренаду», щемит сердце.
Никитины пели великолепно. Еще я использовала один прием. У меня были записи голоса Светлова, читающего свои стихи. А в кадре шли, сменяя друг друга, его фотографии — от самых молодых до последних.
А вот начало еще одной новеллы — уже о другом поэте:
«Ладушка, смотрел твою передачу. Встретился и с тобой, и со Светловым. Смотрел, и мне захотелось писать, значит, встретился с большим искусством. Комментарии писать не умею, но молодые стихи, молодые песни, молодые актеры. Очень хорошо, что услышал самого Светлова. Очень сильно, когда он читает, на экране меняется, все старше, все старше. Спасибо за все. Йонас»

МОЙ ДРУГ ЙОНАС

И как цена боев и риска,
чек, ярлычочек на клею,
к земле приклеена записка:
«Прохожий, я тебя люблю».
Андрей Вознесенский

Простой литовский парень Йонас Мачукявичус. Он повторил в своей жизни подвиг Николая Островского, но только не в первой его части. Он человек сегодняшнего дня. Он был простым деревенским мальчишкой, из простой литовской деревни. В двенадцать лет он, как все ребята, мылся в бане, после чего, как все, купался в снегу. У него началось общее воспаление суставов. В течение десяти лет он путешествовал по больницам, ему делали одну операцию за другой. Он не мог держать в руках ручку, не мог ходить, но в нем жила такая необыкновенная человеческая сила и уверенность, что он должен все суметь. И он сумел. После очередной операции ему поставили искусственные суставы и этим выпрямили ноги. Он все равно не мог на них ходить, но они как бы стали третьей основой. Два костыля и негнущиеся ноги. Он начал передвигаться, начал учиться. Он так хотел что-нибудь в этой жизни сделать. И потом он написал книгу. Книга его называлась «Часы не останавливаются».
Уже работая в молодежной редакции, я случайно встретила эту книгу. И подумала, что хочу сделать об этом человеке программу. Мы поехали в Вильнюс.
У Йонаса необыкновенные глаза. У него в глазах такая жажда жизни! Сначала он написал эту книгу, а дальше он начал писать стихи, выстраданные, необычайно интересные стихи. Когда мы начали съемку, руководство литовского телевидения нас предупредило, чтобы мы производили съемку и сразу уходили, потому как они живут очень бедно. И вот мы закончили снимать и стали собираться. Он вдруг говорит: «Останьтесь, пожалуйста. Давайте попьем чаю». И он начал бегать на этих костылях, суетиться, накрывать на стол. Он был так счастлив общением с людьми. Мы просидели у него до девяти часов вечера. И у нас завязалась невероятная дружба в письмах. Когда мне было трудно или были какие-то неприятности, я звонила ему по телефону. И говорила: «Ионас, как у тебя дела?» Он отвечал: «Светланушка, очень хорошо. Я написал еще одно стихотворение». И вот его оптимизм — при том, что я знала, что даже печатание на машинке доставляет ему сильную боль — сразу превращал мои неприятности в какую-то мелочь. Я хочу, чтобы вы прочитали несколько отрывков из его писем.
«Возможно, сегодня, возможно, завтра, возможно, через неделю, возможно, через год я напишу стихотворение. Я оптимист. И вчера, и неделю назад, и полгода назад, написав стихотворение, я все еще верю, что напишу такое, которое будет самым лучшим».
Он был невероятный оптимист. Несмотря на все свои невзгоды, на то, что ему постоянно причиняла боль то рука, то нога, то все вместе, он был оптимист. Он писал мне удивительные письма. Наша дружба была в основном в письмах. Как правило, писал он, а я звонила по телефону. Причем звонила я, когда мне было очень трудно. Каждый раз, набирая его номер, я слышала его мягкий голос: «Привет, Светланушка. Как я рад, что ты мне позвонила».
Теперь письмо: «Привет, Светлана. Извини, что я не могу говорить по телефону. Говорю чаще всего чепуху, а те слова, которые хочу сказать, так и остаются недосказанными. Светлана, милая, добрая. Твое имя уже само говорит о свете. Светло с тобой. Подумаю о тебе, помечтаю — светло. Услышу твой добрый голос — так радостно. Твоя человеческая и очень женская внешность, душа как-то очень на меня действуют. Я поднялся как-то выше, я уже опять поэтом стал. Сегодня республиканское радио читало мои стихи. Поверь, я чувствовал, что в них не хватало того, что есть у тебя. И если бы я даже больше никогда не писал стихи, все же я не утратил бы веру и вдохновение».
Вот что он писал с курорта: «Друзей не нашел. Стихи тоже не писал. Знаю, ты меня обругаешь, ведь море, ведь просила. Были минуты, когда хотелось написать, когда я ходил, как зверь в клетке, но старался к бумаге не приближаться. Потом. Пусть все будет в сердце. Там будет море долго шуметь, и ты там будешь очень долго жить. Все, прощаюсь. Буду в Вильнюсе ждать твоих звонков».
«Я верю в своего читателя. Я верю, что он есть». Откуда эта вера? Как покупают твои книги? Что о них говорят? Какие свои стихи встречаешь в чужих тетрадях? Какие тебе пишут письма? Что говорят тебе твои друзья и незнакомые? Кто твои друзья? Какое мнение критиков?»

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49