Тексты пьес

Самое главное в жизни —
правильно выбрать родителей.

Маме и папе посвящается

Я, наверное, счастливый человек, потому что когда меня спрашивают: «Хотела бы я прожить свою жизнь по-другому?» — я отвечаю: «Нет!». Через мою жизнь прошло так много интересных, талантливых и даже гениальных людей! Именно они по касательной или напрямую формировали мою личность. Эта книга о них. О тех, благодарность к которым живет в моей душе. Отсюда и название — «Акватория любви».
ВСЕ ЕЩЕ ТОЛЬКО НАЧИНАЛОСЬ
Ничего не вернешь.
Даже малого слова
Ни ошибок, ни радостей, ни обид.
Только кто-то окликнет тебя из былого —
И душа замирает, и сердце болит.
Андрей Дементьев
Я выросла за кулисами моя мама была актрисой. Я ходила на все ее спектакли. Однажды, увидев, как на сцене в печи полыхает пламя, я перелезла из директорской ложи в партер, прошла по залу и легла пузом на край сцены, разглядывая, как горит огонь. Маме, конечно, тут же донесли, и мне сильно досталось. Она велела идти домой, сказав, что никогда больше не возьмет меня в театр.
Страшнее наказания не придумать. Я решила отравиться. Пришла домой, развела полстакана поваренной соли, сделала два глотка и, достав накрахмаленные белые простыни, легла умирать.
Что было, когда пришла мама, мне и вспоминать страшно. Наверное, именно тогда я поняла, что жизнь не театр, — играть нельзя.
В нашем доме всегда бывало много актеров, писателей, музыкантов. Особенно во время войны. В эвакуации в Ташкенте находились Театр революции, Еврейский театр, Украинский драматический театр, Ленинградская консерватория. Я запомнила кружевное оформление художника, по-моему, Вильямса к спектаклю «Искусство карьеры» и ни на кого не похожую молодую Глизер. Я запомнила поворот спины Бучмы в «Украденном счастье», когда он узнает об измене жены. Необыкновенное лицо Михоэлса. А однажды из окна нашей квартиры я увидела, как к винзаводу, где работал папа, подъехал черный автомобиль (тогда это было равносильно чуду), и я, решив, что это кто-то очень важный, ноги в руки — и к папе на завод. Спросила: «Где папа?». Мне говорят: «Он в коллекции». Коллекция — это подвал, где в особых нишах по 20, 30, 50 лет хранятся коллекционные вина. Там в кресле сидел мужчина, и первое, что мне, девчонке, подумалось — барин. С мягкими манерами, бархатным голосом, слегка повернутой головой. Это был Алексей Николаевич Толстой. Он пил из бокала маленькими глотками одно из лучших коллекционных вин. Это надо было видеть. Руки у него были холеные, необыкновенно белые, почти женские. Папа представил меня гостю, а Толстой посадил к себе на колени и задал очень взрослый вопрос: «А ты читала мое «Хождение по мукам»? Врать я горазда была всегда и сказала: «Да» (ведь я же знала «Золотой ключик», и у нас дома имя Алексея Толстого произносилось с уважением).
— И тебе понравилось?
— Очень.
— А какая тебе сестра понравилась больше? Старшая или младшая?
Я сразу подумала о своей старшей любимой Иттуле:
— Старшая.
Толстой сказал отцу, что хочет чокнуться со мной. Папа налил мне в бокал виноградный сок, такой золотистый, прозрачный, и мы чокнулись. А потом Толстой пригласил нас в Театр оперы и балета на благотворительный вечер (весь сбор шел, кажется, на производство танка).
И вот мы пришли на концерт. Это было что-то вроде политической сатиры. Играли Татьяна Окуневская, Фаина Раневская, Осип Абдулов в паре с самим Алексеем Толстым, Сергей Мартинсон. Содержание я, конечно же, за давностью лет забыла, помню только, что одним из персонажей был Гитлер, и что мы безудержно хохотали.
Вот там-то я впервые и увидела Раневскую. А познакомилась я с Фаиной Георгиевной, когда надумала поступать в театральный, и пала позвонил своему племяннику, драматургу Александру Петровичу Штейну, и сказал: «Шурик, я тебя очень прошу, пусть ее кто-нибудь посмотрит и отговорит от этого безнадежного дела». Александр Петрович позвонил Ирине Сергеевне Вульф-Анисимовой, она как раз в это время репетировала какую-то его пьесу, и Ирина Сергеевна пригласила меня к себе домой. В этом-то доме я и познакомилась с Фаиной Георгиевной, которая была здесь родным человеком. Уже потом я узнала, что мать Ирины Сергеевны — Павла Леонтьевна, когда-то очень известная провинциальная актриса, первой обратила внимание на талант Раневской и первой сказала, что она должна идти на сцену.
Мне самой не довелось познакомиться с матерью Ирины Сергеевны (к тому времени ее уже не было в живых), но, судя по портрету в их доме, она была необыкновенно хороша: точеные черты лица, необыкновенный разрез глаз. Раневская говорила, что когда она видит такие лица, у нее перехватывает дыхание. Павла Леонтьевна была самым близким и, наверное, единственным другом Фаины Георгиевны.
В тот первый день нашего знакомства Ирина Сергеевна, прослушав меня, велела выучить для приемных экзаменов отрывок из «Хождения по мукам» (когда Даша узнала, что Телегин жив и что он придет), «Тамбовскую казначейшу» и последний монолог из «Чайки» и сказала: «Выучишь, потом придешь ко мне». Я приходила к ней два раза в неделю.
Она была очень интересным и одновременно очень жестким человеком. Я не помню, чтобы она улыбалась или хвалила меня. Помню ее нервозность: она курила одну сигарету за другой. Научила меня излагать то, о чем думаю и что вижу. И еще… Финальный монолог Нины Заречной часто потом помогал мне выстоять, не сдаваться… «Я теперь знаю, понимаю, Костя, в нашем деле — все равно, играем мы на сцене или пишем — главное не слава, не блеск, не то, о чем я мечтала, а умение терпеть. Умей нести свой крест и веруй. Я верую, и мне не так больно, и когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни». Конечно, подлинный смысл этих слов я поняла намного позже.

А тогда я решила поступать в студию МХАТ и на консультациях познакомилась с Галей Волчек. Она тоже поступала. Мы очень подружились. Мы прошли первый тур, а на втором нас «отсеяли». Хорошо, что мы в то время еще учились в школе, и это нам было вроде как и не нужно.
Через год наши пути разошлись. Галя поступила в школу-студию MXAT, я же — в Юридический институт. Почему? Да потому, что это была мечта папы. На заводе «Узбеквино», где он работал, юрисконсультом был уникальный человек, ходячая энциклопедия — Владимир Семенович Высоцкий, дед Володи Высоцкого. Ему было около 70 лет, а его последней жене — 25, их сын был младше внука — Володи. Владимир Семенович был необыкновенно жизнерадостным и остроумным. Мы бывали в их доме на всех торжествах: половина за столом — взрослые (дед с женой и два его старших сына Семен и Алексей с женами), а половина — дети.
Семен и Алексей прошли всю войну от звонка до звонка. Алексей был ранен, а медсестра, спасшая его, потеряла руку. Алексей женился на ней. И даже мы, молодежь, завидовали их любви. Семен, отец Володи Высоцкого, был человеком с очень сильным, волевым характером. Его же вторая жена, которую все называли Женечкой, напротив, добрая и мягкая. Володя был к ней очень привязан. В конце войны Семен был назначен комендантом какого-то немецкого города, и они взяли Володю с собой в Германию и даже сшили ему галифе и гимнастерку, в которых он любил щеголять. Глава такого вот семейства и послужил стимулом для моего поступления в Юридический институт. Но выдержала я только год, потом отнесла документы в ГИТИС на режиссерский факультет, а уже через полторы недели получила письмо от ректора Владимира Пименова с отказом в допуске к экзаменам.
Я помчалась в ГИТИС, добилась, чтобы Пименов меня принял. С того самого момента, как я вошла, у него не было шанса в течение 15—20 минут вставить хоть слово. Я ему рассказывала, что родилась за кулисами, что у меня мама актриса, что я знаю абсолютно все спектакли московских театров, что я не могу жить без театра, и так далее и тому подобное. Когда я, наконец, остановилась, все высказав, он сказал: «Да, эта сможет. Ладно, я приму у вас документы». На вступительных экзаменах, когда я входила в аудиторию, он сразу улыбался. Надо было пройти три тура актерского мастерства, собеседование, потом общие экзамены.
МОЙ МИЛЫЙ ГИТИС
Алексей Дмитриевич Попов, Мария Осиповна Кнебель, Виктор Викторович Белявский
Не смейте забывать учителей
Они о нас тревожатся и помнят,
И в тишине задумавшихся комнат
Ждут наших ученических побед…
Андрей Дементьев
И вот… О, великое счастье! Я — студентка режиссерского факультета мастерской Алексея Дмитриевича Попова и Марии Осиповны Кнебель.
Со мной на курсе учились Ваня Уфимцев, Игорь Таланкин, Слава Бровкин, Георгий Зелинский, Валерий Горбацевич, Олег Лебедев Они все уже окончили актерский факультет, уже даже поработали в театре и потом пришли сдавать экзамены на режиссерский. Таких маломерков по возрасту, как я, было еще двое Веселина Ганева из Болгарии и Петер Лацко из Венгрии. Это был один из первых курсов, где из 24 студентов, половина — иностранцы.
С нами учился прекрасный актер и новеллист эстонец Вольдемар Пансо, ему тогда уже было 40 лет. На вопрос «Зачем?» он отвечал «Во-первых, это Попов и Кнебель, а во-вторых, мне нужна бумажка». А вот что я прочла в его книге: «В водовороте жизни и искусства, в непрерывной разгадке понимания правды, учителя были необходимы. И я всегда искал их». Это был курс сильных личностей. Мне же первые три года было учиться невероятно трудно: не проявила себя! Не проявила себя! Не проявила!
Три года я висела на волоске, ведь если «не раскрылась», могли выкинуть из института. К тому же нас тогда проверяли не по режиссерскому мастерству, а по актерскому. Как потом мне сказала Марьяша (так мы называли Кнебель): «Ты знаешь, я думала, что ты дочка богатых родителей, красивая, пришла поразвлечься». У нее была своеобразная логика: красивая — значит легкомысленная. Тогда в ГИТИСе были свои критерии: грубоватая внешность и хриплый голос приравнивались в определенной степени к таланту. В результате мне давали играть героинь, а я — острохарактерная актриса.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49