Тексты пьес

В работе над образом (тут отличие от хроники) документалист должен раскрыть себя. А это подчас труднее всего. Образ демаскирует жизнь, потому что автор демаскирует себя. Таково требование документального искусства.
Можно сказать и иначе: образ не получится, если не посметь или не суметь вложить самого себя в документ на экране.
Чтобы решить образ документального героя, надо обнаружить нравственную систему личности. Именно систему, а не взгляд на то, на се. И показать в действии. Чем напряженнее система, тем личность на экране крупнее.
Образ — явление многослойное, я это отлично понимаю. Но для моей работы первооснова все-таки — нравственное измерение личности.

ЧАСТНАЯ ХРОНИКА ВРЕМЁН ВОЙНЫ
К этой теме я шел издали.
Снимал боевых ветеранов в фильмах «Нам двадцать пять», «Сыновья». Монтировал боевую кинохронику, читал солдатскме письма в одной из картин. Но все эти работы не дали возможности помыслить основательно над теми вопросами, которые мучили меня давно.
Пытаясь разобраться в душевных проблемах моего поколения, вступившего в сознательную пору сразу после войны, я постоянно оглядывался на людей, которые прошли фронт. В жизни мы часто оказывались рядом, учились вместе, но все-таки они были другие. Между нами всегда существовала разница не в несколько лет, а в целое поколение. И чтобы понять и себя и свое время, надо было обязательно осознать эту разницу. Не по чужим книгам, не по чужим картинам, а самостоятельно.
Вот почему я так обрадовался материалу, который предложил телевидению бывший командир партизанского отряда Михаил Сидорович Прудников в год тридцатилетия Победы. Документы, а главное, живые свидетельства современников позволяли рассмотреть войну не «общим планом», а как историю отдельных личностей, связанных одной судьбой. Так возникла идея «частной хроники».
Над картиной группа работала три года. Работала влюблённо и самоотверженно, потому что люди, с которыми свела эта работа, скоро стали всем нам дороги. И потому еще, что мы изначально решились соревноваться в этой теме с игровым кино и, может быть, с театром.
Готовились и снимали долго. Конечно, многие вещи, как всегда в документальных лентах, открывались в последний момент на съемочной площадке и потом еще переиначивались на монтажном столе. Но все-таки основные решения принимались заранее, на стадии сценарной разработки.
Сначала картина задумывалась как полуигровая. События должны были не только описываться действительными участниками, но и восстанавливаться актерами. Однако оказалось, что  студия документальных фильмов не в состоянии справиться с постановочными работами. При производстве игровых картин можно использовать документальный материал, а в нашем деле для привлечения актеров, художника не предусмотрены ни средства, ни нормы. Мне давно казалось, что пора раздвинуть рамки организационно дозволенного при создании документальных фильмов, как это уже блестяще сделано в «живом» телевидении. Но преодолеть существующие ограничения мы не смогли. Расстроились ужасно. Правда-, теперь я счастлив, что картина сделана без актеров в кадре и пришлось искать иные художественные средства.
Трехсерийной «Частной хронике времен войны» отдали свое профессиональное мастерство Ефим Яковлев, Марк Пинус, Евгений Васильев, Александр Голубев, Зинаида Ожиганова, Павел Лопатин, Юрий Мартиросов, Инна Логванева. Монтировала, как всегда, Наталья Захарская. Ларису Ленскую герои нашей картины, бывшие партизаны, называли «начальником штаба». Так оно и было на протяжении всей работы.
Запись по фильму:
Пожилой человек в генеральской форме раскрыл толстую клеенчатую тетрадь.
— Это не тетрадь, это дневник. Дневник, который я вел на фронте, а потом в тылу немецко-фашистских войск ежедневно…
На столе записи, обрывки донесений, журнал боевых действий. Суровый гриф: «Совершенно секретно». Глухие удары ведут счет времени. На тетрадочном листе в клетку проступает надпись — название фильма. И сразу…
Медленный проход в лесу вдоль заросшей траншеи. Разрушенная церковь. Пламенеют рядом с ней кусты бузины (как капельки крови — красные ягоды)… И рождается песня:
«Сороковые, роковые,
Военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные,
И перестуки эшелонные».
Горит деревня — черная деревня в красном контуре.
Горит хлеб — черные колосья в красном контуре.
Бегут люди — черные дымы в красном контуре.
Пикируют самолеты — черная свастика в красном контуре.
Мечется женщина, проклиная черное небо.
Черная земля.
Черное огнище в красном контуре.
«Гудят накатанные рельсы.
Просторно. Холодно. Высоко.
И погорельцы, погорельцы.
Кочуют с запада к востоку…».
Мы взяли эти жуткие кадры в хронике сорок первого года. Печатали особым способом. Изображение стало символическим, не потеряв своей документальности.
Ярость и гнев пожарищ. Падает   на землю   человек.
И тут же — обернулась черная земля золотым полем. Засветилось голубое небо. И встал навечно у края леса белый памятник с пятиконечной красной звездой.
Надпись на камне: «Здесь в период Великой Отечественной войны была сформирована партизанская бригада…»
«Как это было! Как совпало —
Война, беда, мечта и юность!
И это все в меня запало.
И лишь потом во мне очнулось!..»
Композитор Илья Катаев написал на слова известного стихотворения Давида Самойлова удивительную песню. Она стала лейтмотивом картины, дала, как мне кажется, новое измерение всему, что мы показали на экране. Никогда раньше не была столь драматична музыка в моих фильмах.
«Сороковые, роковые, Свинцовые, пороховые…».
Встали на лесной дороге крестьяне. В руках — хлеб— соль на белом рушнике. Торжественны и грозны лица бывших солдат.
«Война гуляет по России,
Война гуляет по России…
А мы — такие молодые!»
Медленно проплывает список действующих лиц фильма. Все они — бойцы и командиры отряда особого назначения.
Москва. Раннее утро летнего дня. Солнце играет на мокрых тротуарах. Где-то вдали легко парит ажурная арка — довоенный вход на Сельскохозяйственную выставку.
Воздух чист и прохладен. Тишина в окружающем мире. Беззаботно и радостно щебечут птицы над головой. Медленно и спокойно издали приближается к нам прохожий. Мы пока не знаем, кто он. Но еще до того как успеваем разглядеть его лицо, по уверенной, прямой походке отличаем, несмотря на штатский костюм, военного человека.
От автора:
Эта история составлена из прямых свидетельств очевидцев и участников событий, на основании личных документов. Факты представляются в их подлинной последовательности.
И песню, и текст от автора исполняет Валентин Никулин. Его особому драматическому дарованию многим обязана картина.
Титр: «22 июня».
Человек подошел к нам совсем близко. Мы всматриваемся в его лицо. Странное, непримиримое лицо, резкий разлет бровей, трагические черточки у молчаливых губ. Все это рождает напряжение. За кадром — глухой, временами задыхающийся голос комиссара отряда Бориса Львовича Глезина:
— Война застала меня на самой границе, в   Западной Белоруссии. В четыре часа утра разрывы артиллерийских снарядов на территории нашей казармы подняли нас по тревоге. Выскочив из помещения, мы увидели в июньском небе большую группу гитлеровских самолетов с черной фашистской свастикой на бортах. Пикируя, они сбрасывали свой смертоносный груз на жилые и другие объекты и вели беспрерывный огонь из орудий и пулеметов. Стало ясно, что фашистская Германия напала на нашу Родину.
Протяжно звучат позывные Москвы:
— Утро красит нежным светом Стены древнего… Кремля…
Улицы, площади, здания как  бы  застыли в утренней дымке. Сегодня точно так же, как и тогда… Генерал Прудников рассказывает в машине:
— Война застала меня в лагерях высшего пограничного   училища. Ночью 22 июня раздался сигнал тревоги. Мы собрались в лесу, где нас ждала колонна автомашин с работающими моторами. На это мы все обратили внимание. Колонна быстро тронулась в сторону Москвы.
Машина с Прудниковым едет по бывшей Манежной площади, потом у гостиницы «Москва» сворачивает в сторону Большого театра…
И сразу — снятый до войны буквально с той же точки проезд по Охотному ряду.
От автора:
Москва встретила капитана Прудникова еще мирным утром.
Прудников:
- Когда мы приехали, один из товарищей шутливо обратился к дежурному: «Как вы могли нас побеспокоить в такое время! Ведь сегодня выходной!» Дежурный, помню, строго повернулся и говорит: «Шутки в сторону. Война!»

Кадры хроники. Мимо Кремля идут солдаты на фронт. Гремит марш «Прощание славянки». Как солдаты в строю, застыли зубцы кремлевской стены. Играет бравурно духовой оркестр.
И в такт музыке, уже в наши дни, идет по стройке человек в сапогах. Это Борис Петрович Табачников — начальник одного из московских строительных управлений. А тогда…
С фотографии на нас смотрит глазастый мальчишка. Глухие удары отсчитывают время.
Табачников:
- Я только-только получил аттестат зрелости. Помню выпускной бал, гулянье по Москве… А в этот день собирался с утра на дачу ехать. Ну, договорились с соседями, машину заказали. Где-то около десяти я побежал к ним окончательно договариваться. И вдруг сказали по радио, что будет передано важное сообщение… Потом мы услышали выступление Моло-това… Я тут же побежал домой и застал маму. Она, я помню, стирала и плакала. Я спрашиваю: «Ты чего плачешь?». Она говорит: «Война…» А я говорю: «Ну и что — война?»

Есть люди, обладающие прекрасной эмоциональной памятью. Это качество сродни актерскому дарованию. Хотя и не сразу, Борис Петрович полностью уходил в воспоминание, извлекая из теперь уже далекого прошлого детали поистине драгоценные. Конечно, необходимо было иногда помочь ему настроиться. Но когда прошлое овладевало им целиком, тут важно было не мешать, не суетиться с вопросами. Тут надо было только слушать. И тогда его переживания становились нашими. (Пленка это фиксировала   безошибочно.   Часто паузы играли красноречивее слов.)
Ну что — война? — произнес человек на экране.
А в ответ ему грозно и страшно прозвучал хор. И опять из небытия возникли ужасы пожарищ — черная смерть в красном контуре.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41