Скульптор
Бомж копается в шкафу и меняет свой гардероб на одежду скульптора. Курит, сидя на кушетке, стряхивает пепел в пепельницу, поднимается и идет к двери, которая заколочена снаружи. Дверь не поддается. Открыть ее изнутри не получается. Бомж чертыхается, ругается, вылазит через окно, отдирает цепкими движениями доски, бросает их в угол мастерской, любуется своей работой, несколько раз открывает и закрывает дверь, выходит на охоту за продуктами…
Сцена 2 (19).
Скульптор с повязкой на глазах входит в мастерскую. Он один… Рядом никого. Никольский стоит в нерешительности и молчит, прислушиваясь к звукам внешнего мира. Ведь теперь мир для него превратился в звуки и запахи. Никольский втягивает запахи носом. Он ловит что-то чужеродное, незнакомое… И это не следы взрыва, это запахи чужой жизни, чужой жизни в его мастерской. Скрипит дверь.
Никольский: Кто здесь?
Бомж тихонько входит в мастерскую.
Никольский: Кто здесь?
Бомж тихонько опускает авоську с продуктами на пол, вытягивает из кармана плаща Никольского, в который он одет, бутылку чернил и начинает подкрадываться к скульптору.
Никольский: Кто здесь?
Бомж затаился.
Никольский с азартом: Ну? Ну, убей меня! Давай!
Павел: Ладно, брат, хватит тебе. Живу я у тебя. Бомж. Дверь была открыта. Вот и вошел… Ну, прости, что ли…
Никольский поднимает голову, хватает мужчину руками за ноги, поднимается и начирнает ощупывать его лицо.
Никольский: Давно ты тут?
Павел: Да вот уже с месяц. Есть будешь?
Никольский: Буду.
Павел: Давай, садись. Я щас сварганю.
Бомж усаживает Никольского и приносит еду.
Павел: Ешь, сил набирайся. Из больницы что ли? Пахнешь так, по-больничному.
Никольский: Да, из больницы.
Павел: Ну, раз пришел хозяин, я уйду…
Никольский: Куда?
Павел: На Кудыкину гору. Куда мне еще идти?..
Никольский: Тебя хоть звать-то как?
Павел: А оно тебе зачем?
Никольский: Странный ты… Живешь в моем доме, а представиться не желаешь…
Павел: Павел.
Никольский: А я Владимир.
Павел: Да понял я уже, буклетов твоих насмотрелся.
Бомж собирается уходить.
Никольский: Не уходи.
Павел: Выпить хочешь?
Никольский жадно пьет, говорит: Не-на-ви-жу! Ее ненавижу, тебя, себя!
Павел: Да ладно… Ты чего ослеп?
Никольский: По-дурацки. Много лет глаза берег. Проблемы были. Отслойка сетчатки началась. Знал, что когда-нибудь это случится, но думал, что постепенно и не так скоро, типа, успею привыкнуть…
Павел: Ты что? К этому не привыкают!
Никольский: Ко всему привыкают… Но занятно все вышло, из-за бабы, как всегда. Напился, поджег ее фотографии, полыхнуло, взорвалось и унеслась жизнь в Тартарары. И знаешь, что самое обидное?
Павел: Что?
Никольский: Перед этим взрывом я успел всех растерять, со всеми перессорится. Я всех близких обидел. И когда я подыхал, никто ко мне не пришел. Никто. Понимаешь?
Павел: Но так даже легче — Я по себе знаю.
Никольский: Кто меня еще не предал? Глина. Гипс. Пластилин. Только они. Что же мне делать теперь?
Павел: Просто начать работать! И сделать столько, сколько успеешь.
Никольский: Ради чего? Кому и что мне теперь доказывать?
Павел: Не ради чего-то, а просто для себя, получая удовольствие.
Никольский: Не знаю.
Павел подносит стакан Никольскому: На выпей. Легче станет.
Никольский: И когда душа моя отделиться от тела, от меня ничего не останется, как сейчас уже ничего не осталось от моей жизни.
Павел: И все-таки…. Можешь хотя бы попробовать…
Никольский: Не знаю…
Павел подносит стакан Никольскому: На выпей.
Никольский жадно пьет.
Павел: У всех своя правда. Я вот тоже не у бога за пазухой. Пока сидел, жена со мной развелась и из квартиры выписала, а мамка умерла. Мне и пойти не к кому. Простая такая история. Житейская. Ну, что мне на себя руки наложить? Ну, не берут меня на работу после отсидки и без прописки… На зону что ли вернуться? Один выход…
Никольский: А знаешь, я еще понял, что Солнце может взорваться не для всех, а только для тебя одного. Оно – твое Солнце – достигает критической температуры и бах! Взрывается только в твоем мире, в твоей Вселенной, вернее в моей…
Павел: Ты бредишь… Да, у тебя лоб весь горит. Устал ты, гражданин начальник.
Павел подводит Никольского к кушетке, укладывает, заботливо накрывает пледом, начинает прибирать мастерскую.
Никольский: И о жизни в целом мы не знаем практически ничего.
Павел: Ты спи, спи, утро вечера мудренее…
Никольский, засыпая: Уснуть без сновиденья и слушать грай вокруг,
Чтоб словом осужденья тебя не вспомнил друг.
Уснуть без пробужденья, лежать лицом в овраг,
Чтоб словом во спасенье тебя не вспомнил враг.
Уснуть, как кануть в нети, и спать без задних ног,
Чтобы никто на свете тебя поднять не мог.
Павел, засыпая в кресле: Бедный философ…
Сцена 3 (20).
Затемнение. Пластическая сцена. Скульптор бродит среди людей-кукол, сталкивается с ними, падает, поднимается, тянется рукой к фонарю, висящему высоко над его головой, фонарь взрывается.
Никольский: Пашка, ты где?
В углу мастерской в кресле спит Павел.
Павел: Да, тут он я.
Никольский: А ты за что сидел?
Павел: Да не все ли равно. В тюрьме виноватых не держат. Туда все по ошибке попадают. Так уж повелось. Долгая песня…
Никольский: Мне кажется, я еще смогу что-нибудь слепить.
Павел: Конечно, сможешь, если перестанешь думать о смерти.
Никольский: А ведь я все-таки скоро действительно умру и действительно не успею, не смогу слепить свою лучшую скульптуру, и уже никогда не стану богатым и знаменитым. Что мне осталось – одному, покинутому, раздавленному, без друзей, без родных?
Павел: И все-таки… все-таки ты можешь лепить. Можешь хотя бы попробовать…
Никольский: Попробовать… Там кто-то есть?
Павел: Где?
Никольский: Там, за дверью…
Павел тихонько выходит из мастерской.
Сцена 4 (21).
В мастерскую тихо входит Оля.
Никольский: Кто это?
Оля: Господи, Володя, что с тобой?
Никольский: Зачем ты пришла?
Оля: Что с тобой, Володенька? Боже… Ты теперь живешь тут один?
Никольский: Ну, ты же не захотела…
Оля: Всего три месяца прошло… И ты продолжаешь лепить? Но как? Как такое возможно?..
Никольский с усмешкой: Талант не пропьешь. Лучше ты расскажи, какие новости?
Оля: Игорь все снимает меня. Съемки движутся к монтажу. Думаем совместить свадьбу с премьерой… Извини.
Никольский: Все нормально.
Оля: Как это с тобой произошло?
Никольский: Шел, упал, очнулся – гипс.
Оля: Ты прости меня, Володя. Я звонила тебе. Но номер заблокирован.
Никольский: Да, я никого не хочу видеть.
Оля: Понимаю. Но я решила придти, чтобы сказать, что, на самом деле, я очень, ОЧЕНЬ благодарна тебе за все. За прекрасный мир искусства, который ты для меня открыл, и за знакомство с Орловским, конечно…
Никольский: Оля, какая все это чушь… какая… поэзия… тебе не за что меня благодарить…
Оля: Есть за что!
Никольский: Тогда… Тогда оставайся. Ты нужна мне!
Оля: Володя, перестань! Не делай мне больно. Ты же понимаешь, что теперь я тем более не могу посвятить тебе свою жизнь, потому что жизнь – одна. Не заставляй меня чувствовать себя виноватой. Я не могу любить только потому, что кто-то любит меня…
Никольский, хватая Ольгу за руку: Скажи, скажи… разве в нашем романе было хоть что-то плохое?
Оля: А ты не заметил? Там всего было понамешано. И хорошего было ничуть не больше… Но была одна большая ошибка…
Никольский: Какая? Скажи… Я был плохим любовником?
Оля: Кругом полно плохих любовников. Этого добра навалом. Только это не то… Это была моя ошибка, не твоя…
Никольский: Ну, так скажи…
Оля: Мне просто не нужно было к тебе приходить в самый первый раз… Не стоит знакомиться с кумирами: вблизи у них видны прыщи и морщины…
Никольский отпускает Олину руку.
Оля: Господи, Володя, почему ты не остался в Европе на одном из своих пленэров? Ты же –скульптор.
Никольский: Не мог я. На родину хотел. Да и времена были не те.
Оля: Глупости, времена всегда одинаковые. Мне пора.
Уходит.
Сцена 5 (22).
Оля стоит на улице, прислонившись к стене мастерской, достает мобильный телефон и набирает номер.
Оля: Здравствуйте, Тамара. Это Оля:
На другом конце провода молчание.
Оля: Вы слышите меня?
Тамара: Слышу.
Оля: Это Оля. Бывшая ученица Владимира Петровича…
Тамара: Как бывшая?
Оля: А вы что ничего не знаете?
Тамара: Чего не знаю?
Оля: Ну, что Владимир Петрович…
Тамара: Так ты его бросила?
Оля: Это, конечно, не мое дело и не мое право… Но мне кажется, вы ему очень нужны сейчас.
Тамара: Возвращаешь мне мужа?
Оля: Можно сказать и так…
Тамара: Это точно не твое право, девчонка!
Оля: Вы не понимаете. Его жизнь… потрепала, если можно так сказать… немного…
Тамара: Не звони-те мне больше, девочка!
Сцена 6 (23).
Из-за портьеры выходит Кот.
Мефосто: Мурр, Владимирр Петррович!.. Что же вы с собой сделали?
Никольский: Ты?
Мефисто: Ну, а кому еще вы нужны, кроме меня?
Никольский: А ведь обещал больше не приходить!
Мефисто: Мое слово. Хочу дам, хочу заберррууу…
Никольский: Ну, зачем пожаловал?
Мефисто: О здоррровье вашем справиться… Как оно там в темноте жить?
Никольский: А ты добрый малый, как я погляжу.
Мефисто: Ну, куда же вы поглядите, Владимирр Петрррович?
Никольский: Чтобы видеть не обязательно смотреть.
Мефисто: И то пррравда. Только я к вам не с пррраздным интересом пришел, а с конкретным деловым предложением.
Никольский: Опять?
Мефисто: Не опять, а снова… Памятник надо бы Мурррзику Ивановичу поставить. А-а?
Никольский: Я-то тебе зачем для этого? Других что ли скульпторов нет?
Мефисто: Другие-то есть. Но Мурррзик Иванович абы кого себе в мастерра не берррет. Ему лучшего скульпторрра подавай.
Никольский: Да я ведь непризнанный совсем.
Мефисто: О, все это блажь. Людская слава не всегда спррравделива. У Муррзика свои критерии. Он сам все оценивает. Большой Мурррзик о-о-очень благодарррный Кот. Он такое может!!! Тут уж вопрррос не в деньгах стоит, (шепотом) Большой Мурррзик может зрение веррнуть.
Никольский: Не верю я в бесплатный сыр.