Про баб
Некоторое время молчат. Потом Алик берет бутылку и разливает текилу по рюмкам. Чокаются и выпивают.
АЛИК. Знаешь, что самое неприятное?
ИЛЬЯ. Что?
АЛИК. Я могу представить себе все свои будущие радости. Все… И от этого мне как-то грустно.
ИЛЬЯ. Еще по одной?
АЛИК. Никаких противопоказаний.
Выпивают.
АЛИК. Знаешь, я в Одессе был только один раз. Давным-давно, еще мальчиком. В пубертатный период. У меня тогда болели яички.
ИЛЬЯ. И что?
АЛИК. И больше никаких воспоминаний об этом городе. Совсем никаких.
ИЛЬЯ. К чему ты это рассказал?
АЛИК. А все к тому же. Или вот еще был случай. Звонит мне недавно одноклассница. Я ее в школе сильно любил и с тех пор не видел. Говорит: давай встретимся. Помнишь, — говорит, — ты мне обещал, что старость вместе коротать будем? Я говорю, — так до старости еще, вроде, далеко. Она настаивает – давай встретимся. Я говорю: я тебя побрею. Она – делай со мной, что хочешь. Ну, встретились. Нельзя было этого делать, конечно.
ИЛЬЯ. Чего, брить?
АЛИК. Да нет. Что я теперь буду вспоминать? Эту женщину: дряблую, со следами ошибок молодости на лице, с богатым жизненным опытом?
Я-то помнил, вспоминал ту юную, такую… такую… Она убила мои воспоминания. Никогда не встречайся с одноклассницами, с первой своей любовью никогда не встречайся. Уворачивайся, делай вид, что не помнишь, не смотри в их сторону – только не встречайся… К чему я все это?
ИЛЬЯ. Да, к чему?
АЛИК. А ни к чему… Не помню… А! Вот! Нельзя жить вне времени. Время все время напоминает о себе: отражением в зеркале, здоровьем, постаревшими родителями, повзрослевшими детьми… Его нельзя полностью игнорировать. Но можно чуть-чуть отступать от него в сторонку, самую малость. Хоть иногда обязательно надо это делать. Давай за это выпьем.
ИЛЬЯ. Давай.
Выпивают.
АЛИК. Мишка огромный. Ты когда его последний раз видел? Год, примерно, назад? Огромный. Лапа сорок восьмого размера. Я ему уже не нужен. Разве только, чтобы денег взять. Родители конечно… А так… Знаешь, я тебе, правда, завидую. Обидно, конечно, что она тебя не гладит. Хочешь, я с ней поговорю, и она будет тебя гладить, как миленькая. Потом запишу ее телефон и позвоню…
Я тут как-то Аньке письмо написал по электронной почте. Написал, чтобы она ко мне возвращалась. Глупость, конечно. Но написал. Написал — возвращайся ко мне сегодня. Немедленно. Написал, что это письмо является спамом, что разослал его еще пятидесяти женщинам, мол, кто раньше встал того и тапки. Она всю жизнь мечтает поехать в Новую Зеландию. Я клялся и божился. Я обещал, что завтра же займусь оформлением виз в эту чертову Новую Зеландию. Потому что эта Новая Зеландия – хорошо забытая Старая.
Ей нравится, что там океан и тепло круглый год. И летом все ходят в шортах. А зимой — в утепленных шортах. Я написал ей, что не могу забыть ее голос. У нее ведь очень сексуальный голос. Таким голосом надо говорить по-французски. А лучше петь. Если бы я имел возможность слышать его каждый вечер перед сном, я был бы самым счастливым человеком. Так я ей написал. И еще, что в этом случае выбросил бы все свои компакт-диски… Но она, конечно, ничего не ответила. Да я и сам понимаю, что это невозможно. Я знаю. Она меня не любит. Ну и ладно. Ну и хорошо. Потому что жалко же взять так и выбросить триста с чем-то компакт дисков!
Наливает себе и Илье. Молча выпивают.
АЛИК. Сам себе противен. Расточаю претензии направо и налево, сверкаю глазом, морщу лбом, цыкаю зубом. Неприятное зрелище. Я тебе завидую, старик! Она молодая – у вас будут детки. А я так девочку хочу. Я бы ее так любил, так любил… (еле заметно плачет).
ИЛЬЯ. Старик, ты чего? Какие наши годы? Ну?
АЛИК. Да все нормально, нормально. А как твой? Как Женька?
ИЛЬЯ. Все хорошо. Во втором классе. Спрашивает у своей мамы: «А что папа делает в Москве?». Она ему говорит: «Деньги зарабатывает». А Женька: «А когда он все деньги заработает, в Ростов приедет?».
АЛИК. Кстати, по поводу его матери… Она ведь тебя любит. По-моему, до сих пор любит.
ИЛЬЯ. Она звонит тут как-то. Говорит: «Ты суши ешь?». Я говорю: «Ем». Она мне сообщает: «Я тут статью читала про суши и сразу о тебе подумала». Я говорю: «Странные у тебя ассоциации». Она говорит: «В суши бывают глисты. Они откладывают личинки в желчных протоках и там размножаются. Очень активно размножаются. Вот, — говорит, — собственно и все, что я хотела тебе сказать. Пока» — и частые гудки.
АЛИК. А вдруг, правда?
ИЛЬЯ. Что, правда?
АЛИК. Вдруг, у тебя, и правда, все желчные протоки забиты глистами?
ИЛЬЯ. Давай лучше про баб.
АЛИК. Да, про баб лучше. Кстати, где они?
ИЛЬЯ. Хочешь, поедем в баню?
АЛИК. В баню?
ИЛЬЯ. Там хорошо.
АЛИК. А чего с собой надо взять? Кроме текилы?
ИЛЬЯ. Ничего, там все дадут.
АЛИК. Все-все?
ИЛЬЯ. Да, надо только выбрать чего ты хочешь: баню и сухой массаж, баню и водный массаж или баню и пип-шоу.
АЛИК. Это мне нравится. А в чем разница?
ИЛЬЯ. В первом случае – идешь в баню, потом две девочки делают тебе эротический массаж, а потом набрасываются и отсасывают.
АЛИК. Это подойдет. Ну, так на всякий пожарный скажи: что другие варианты?
ИЛЬЯ. Во втором случае — идешь в баню, потом две девочки делают тебе массаж в бассейне, а потом набрасываются и отсасывают. В третьем случае – идешь в баню, потом две девочки показывают тебе стриптиз…
АЛИК. …потом набрасываются и отсасывают?
ИЛЬЯ. Как ты догадался?
АЛИК. Хорошая программа. Ты был?
ИЛЬЯ. Да.
АЛИК. И как тебе?
ИЛЬЯ. Да как-то… Везде полумрак. Девочек этих не очень видно. Оно, может, и к лучшему. Вообще плохо видно. Я лежал, думал: чистые ли тут простыни? Не ворвутся ли сейчас какие-нибудь люди в черных масках с автоматами… И вообще – зачем мне все это надо?
АЛИК. Это старость, дорогой мой. Это абсолютно неадекватная реакция на голых баб.
ИЛЬЯ. Она меня обманывает. Я не знаю точно, определенно не знаю… но изменяет. Или, по крайней мере, готова изменить. Это же значит, что она меня не любит. И что, спрашивается, мне делать? Я же ее люблю. А я, может, вообще никогда никого до нее не любил. (Плачет)
АЛИК. Что ж это за жизнь! Почему же так по-дурацки в ней все устроено: мы любим одних, а они – других, а те — третьих. И все несчастливы. И все друг другу изменяют. Но что самое обидное: мы-то изменяем формально, на физиологическом уровне, а они – нет. Они с идеологией, с чувствами… Они даже не изменяют, они – предают. Не люблю это слово. Но действительно же – предают. Вообще, у любви не женское лицо.
ИЛЬЯ. Никто меня не любит, никто меня не жалеет…
АЛИК. А никто никогда нас не полюбит и не пожалеет так, как нам того хотелось бы… Я тебя пожалею. Я тебя поглажу.
Гладит Илью по голове.
ИЛЬЯ. А я тебя.
Тоже гладит его по голове.
АЛИК. Ничего. Все будет хорошо. С каждым годом фраза «все будет хорошо» дается все сложнее. Но, тем не менее. Ты, Илюха, очень хороший. Я тебя знаешь, как люблю. У меня ближе тебя нет друга. Ты самый лучший. Дай я тебя обниму.
Встают обнимаются.
ИЛЬЯ. И я тебя очень люблю. Вот, если бы ты был женщиной, я бы на тебе женился, не раздумывая. Никогда бы тебе не изменял. А ты мне?
АЛИК. И я бы тебе никогда. Я бы тебя брил, и клитор тебе сосал. И не предал бы тебя никогда.
Оба плачут.
АЛИК. Сейчас еще немножко выпьем и поедем в баню.
ИЛЬЯ. Да, хорошо. Хорошо, что ты у меня есть.
АЛИК. Ну, все (вытирает ему слезы), а то я сейчас не удержусь и поцелую тебя. Поехали в баню.
ИЛЬЯ. Поехали.
Поворачиваются и уходят, обнявшись.
КОНЕЦ.