Про баб
ИЛЬЯ. Сейчас. Я тут эти фотографии взял и поехал к родителям. За одно, думаю, пусть хоть посмотрят на невесту. Ее Оля зовут. Я тебе говорил? Ну, ладно. Приезжаю, в общем, туда-сюда, и показываю фотографии. Отец листает, мама за спиной у него стоит и через плечо смотрит. И отец листает, листает… в полной тишине… Никаких комментариев, никаких вопросов – ничего. И уже к концу альбома говорит: «Ну, сиськи вроде есть». И все – больше ничего, понимаешь? Мама вообще ни слова не сказала.
АЛИК. А что их так напрягло?
ИЛЬЯ. Не знаю. Ну, моложе она меня на семнадцать лет. Ну и что с того?
АЛИК. Ну, сейчас это нормально. Молодая жена и … В общем, это нормально. Но их понять можно. Они хотят быть за тебя спокойны. Хотят передать тебя в надежные руки. Хотят, чтобы за тобой ухаживали.
ИЛЬЯ. Я что, инвалид, чтобы за мной ухаживать?
АЛИК. Пока нет.
ИЛЬЯ. Ну, вот.
АЛИК. Но у тебя язва и вообще ты же ноешь все время, как межреберная невралгия. Сколько я тебя помню, ты все время ноешь и на что-нибудь жалуешься: то язва, то голова, то лимфатические узлы… А они хотят, чтобы будущая жена следила за твоим здоровьем, питанием, ну, по хозяйству там и все такое…
ИЛЬЯ. По этой логике я должен жениться на сиделке из дома престарелых.
АЛИК. Нет, просто девушка, которая моложе тебя на семнадцать лет, которой сколько? Двадцать три – двадцать четыре? Она, вряд ли, будет всем этим сильно озабочена. Они же – родители — они же это прекрасно понимают. Что же они еще могут сказать? «Сиськи, вроде, есть»… Не более того.
ИЛЬЯ. Ну не знаю…
АЛИК. И, старик, чем моложе женщина, тем больше поводов для ревности. Так что, надо хорошо себе представлять — на что идешь.
ИЛЬЯ. Я понимаю… Но, как бы тебе сказать… Тут другая пропорция, соотношение другое. Страх потерять — сильнее радости обладания. Я не настолько ее хочу, насколько боюсь потерять. Я ее ревную ко всему. Даже к ее прошлому. Она достаточно умна, чтобы не рассказывать мне никаких подробностей. Но я как подумаю о тех, что у нее были до меня… Представляю себе вереницу членов… Сам себя накручиваю. Бывает, возьму ее телефон, пока она спит, зайду с ним в туалет и смотрю сообщения, звонки… Меня трясет всего, когда я этим занимаюсь. Чувствую себя гадко, омерзительно. Но ничего не могу с собой сделать. Никогда ничего подобного со мной не было. Веришь, никогда.
АЛИК. Значит, она тебе повод дает?
ИЛЬЯ. Не знаю… ничего конкретного. Но чувствую, что может.
АЛИК. Ну, давай выпьем и покажешь фотографии, а то уже заинтриговал.
ИЛЬЯ. Ну, давай. Может, это все нервы?
АЛИК. Может. Нервы, на самом деле, ни к черту.
ИЛЬЯ. Знаешь, какое чувство основное, преобладающее вот в моей жизни в последние годы? Чувство тревоги.
АЛИК. Это по поводу девушки? Этой, как ее? Оли?
ИЛЬЯ. Да нет. Вообще… Работа, неоплаченные долги… Не в смысле финансов, хотя и этого хватает, а в смысле каких-то жизненных обязательств: дети, родители… Ну, понимаешь…
АЛИК. Очень хорошо понимаю. Сам весь в этих долгах. Ну, за детей, за родителей, чтоб они не болели. Это самое главное. А то, если они еще будут болеть на фоне всего этого сплошного невроза…
АЛИК. Да, чтоб не болели.
Выпивают.
ИЛЬЯ. Меня как-то одна девушка спросила: «Тебе со мной хорошо?» Я сказал: «Мне с тобой хорошо». Подумал немного и добавил: «И без тебя хорошо».
АЛИК. Это сильно. Это надо запомнить.
ИЛЬЯ. А без нее мне плохо и с ней плохо. Понимаешь?
АЛИК. Да… Слушай, ну, ладно мужики – мы так устроены. У нас же по любому поводу встает… Ну, ладно, уже далеко не по любому поводу, но все-таки… Мелькнет что-то такое, проскочит какой-то ток и, слава Богу, — встает.
ИЛЬЯ. У них ведь тоже встает, ну, у теток.
АЛИК. Слушай, я тебя умоляю! Что там может вставать?
ИЛЬЯ. Не знаю, но встает. Можешь мне поверить.
АЛИК. Нет, я не понял: ты на чьей стороне? Ты что, феминист? Ничего у них не встает. Это чистое блядство! Ну, не томи, неси фотографии.
Илья уходит. Пока его нет, Алик наливает себе и выпивает. Появляется Илья с альбомом.
АЛИК. Слушай, пока не забыл. Звонит мне недавно Вовка Фомичев. Говорит: я сейчас к тебе с девушкой приеду, она, — говорит, — хочет втроем. Ну, хрен с вами, приезжайте. Втроем, так втроем. Хотя, я этого не люблю. Тем не менее, я по такому случаю пропылесосил, пыль протер почти везде, белье чистое постелил. Диван отодвинул от стенки к центру комнаты, чтобы подходы со всех сторон были свободны… Кандидат наук, психолог — нимфоманка с бешенством матки. Просто дотрагиваешься до нее, а она уже вибрирует вся в твоих руках… Как она кричала, как стенала. Бедные соседи! А я только что квартиру купил, только въехал. Что они обо мне подумали! Ну что тут у тебя?
Открывает альбом.
Оу! О! Ну, что тебе сказать! Сиськи вроде есть… Нет, если серьезно, тут есть, что ревновать. Есть за что опасаться. Тут вот он – повод для ревности. Вот (тычет пальцем в фотографии). Мне это знакомо. Слушай, а при такой внешности… Что у нее с мозгами?
ИЛЬЯ. Молодая-дурная, но умная. Умная… Смеется, правда, не в тех местах.
АЛИК. Смеется не в тех местах – это плохо. Это уже не перерастет.
ИЛЬЯ. Ты понимаешь, я не знаю, как она ко мне относится.
АЛИК. Она что, не говорит, что любит тебя?
ИЛЬЯ. Да нет, говорит.
АЛИК. Ну, а что тогда?
ИЛЬЯ. Не знаю. Как-то не так, может, говорит. Ну и, кроме слов, это же еще по всякому проявляется. Должно проявляться…
АЛИК. Она слушает то, что ты ей говоришь?
ИЛЬЯ. Слушает. Внимательно слушает, заинтересованно.
АЛИК. Хорошо. В постели она все для тебя делает?
ИЛЬЯ. Да вроде.
АЛИК. Ей хорошо с тобой в постели?
ИЛЬЯ. Думаю, да. Но она никогда не сказала мне, что я самый лучший. Понимаешь, никогда не говорила мне, что так, как со мной, ей еще ни с кем не было хорошо…
АЛИК. Ну, а если бы говорила, ты бы изучал паутину на люстре и думал: ну-ну…
ИЛЬЯ. Да, но это уже второй вопрос. И еще: она меня не гладит.
АЛИК. В каком смысле?
ИЛЬЯ. В прямом. Лежим, смотрим телевизор – я ее глажу. По голове, по попе… Ну, я же знаю, что ей приятно. И мне приятно делать ей приятное. Это же понятно. Мне тоже было бы приятно, если бы меня гладили по голове, по попе… Но она меня не гладит.
АЛИК. Послушай, ты храпишь.
ИЛЬЯ. При чем тут?
АЛИК. Как при чем? Я в ужасе оттого, что мне сегодня придется с тобой спать. Я знаю, как ты храпишь – одеяло сдувает! А она спит с тобой чуть не каждый день и терпит. Это ли не доказательство ее любви!
ИЛЬЯ. Ну, не знаю. Я как-то спал с одной барышней, так она меня раз десять за ночь будила только за тем, чтобы сообщить: «Илюша, ты храпишь». Она всю ночь это твердила, как сумасшедшая. Как будто я сам не знаю. Вроде она мне какую-то важную информацию хочет донести. Главное, одну и ту же фразу талдычит и талдычит: «Илюша, ты храпишь. Илюша, ты храпишь…». Не удосужилась даже слова местами поменять, чтобы не так однообразно звучало.
Утром уехала, даже не позавтракав. Хотя я предлагал. Даже кофе не выпила. Убежала. С тех пор я ее не видел.
АЛИК. Вот видишь! А Ольга не сбежала от тебя после первой же ночи. Кстати, сколько вы уже вместе?
ИЛЬЯ. Полгода, чуть больше.
АЛИК. Да ей памятник поставить нужно!
ИЛЬЯ. Да нет, она засыпает раньше, а просыпается позже… А в ее возрасте сон крепкий. Младенческий. Она ничего не слышит. Ее пушками не разбудишь.
АЛИК. Она что глухая? Пушками не разбудишь! Вот ты же не слышал никогда, как ты храпишь! Какие там пушки…
ИЛЬЯ. Ерунда это все. Понимаешь, я привык, что меня любят женщины. Так любят, что мне воздуха не хватает, так, что мне дышать нечем. А тут столько воздуха вокруг, понимаешь? …И не гладит.
АЛИК. Может, тебе все это кажется? Ну не гладит она тебя… Знаешь, чувство, что недодали, развито в людях сильнее чувства благодарности.
ИЛЬЯ. Может быть…
АЛИК. Слушай, старик, кажется, я знаю, в чем проблема.
ИЛЬЯ. В чем?
АЛИК. Вот ты скажи мне: ты клитор сосешь?
ИЛЬЯ. Дурак!
АЛИК. Дурак – не дурак, а недовольных еще не было. Я их брею. Завожу в ванную, усаживаю… У меня там все для этого приспособлено. Я люблю их брить. Я даже специальный станок купил – один на всех. Что ты! Все в полном восторге! Давай выпьем, что ли? Вот, что я тебе скажу: ты очень счастливый человек. У тебя есть красивая, умная девушка, которую ты любишь. И вы вместе. Радуйся. Это пройдет. Радуйся тому, что есть сейчас. Давай выпьем за это. У меня этого нет, и я тебе по-хорошему завидую. Будь здоров!
ИЛЬЯ. И ты не хворай.
Выпивают.
ИЛЬЯ. Наверное, ты прав. Не знаю… Я как-то потерялся во времени.
АЛИК. В смысле?
ИЛЬЯ. Вот говорят же: нельзя жить прошлым. Знаешь почему?
АЛИК. Потому что прошлого не вернуть. Нельзя остановить мгновенье. Что упало, то пропало… Ну и так далее.
ИЛЬЯ. Да. Можно, конечно, повспоминать прошлое. Все-таки там было много хорошего. Детство – прекрасное время.
АЛИК. Намного лучше старости.
ИЛЬЯ. И первая любовь, и собственные зубы! Замечательно!
Но ничего не вернуть, понимаешь: ни той любви, ни тех зубов… Ничего не вернуть! Потому что история, прошлое и даже моя поясница уже не терпят сослагательного наклонения.
Еще я пришел к выводу, что очень аморально жить настоящим. В смысле, сегодняшним днем. Жить, чем Бог послал. Такая жизнь не требует практически никаких интеллектуальных и физических усилий. Потому что, когда нет целей, — нет и напряжения. А какие могут быть цели у человека, живущего одним сегодняшним днем? Потому что не может быть двух сегодняшних дней, как двух пирожков, съеденных натощак. Иногда может показаться, что мы живем ради будущего. Ради завтра. Вот завтра мы будем страшно богаты, счастливы… нас будут любить совершенно потрясающие женщины… Мы будем возить их на Канары или на Фиджи… Что тебе больше нравится. И вот уже сорок, а завтра все не наступает. То есть, наступает, но совсем не то… не такое завтра… В этом настоящем завтра ничего этого нет. Это завтра сильно смахивает на вчера…
АЛИК. …и даже на сегодня.
ИЛЬЯ. Это, понимаешь, какое-то совсем не такое завтра, на которое я так рассчитывал…