Тексты пьес

Певцам в тот день было трудно: над бескрышным залом все время летали самолеты. Но вот вышел Визбор. Спел одну песню — в небе тишина. Другую — ни звука над головой. Запел третью. А в ней слова: «Надо мной рокочут ТУ».                     И сразу отозвалось в небесах рокотом. Рокотало положенное количество тактов, а потом смолкло. И продолжалась песня.
Будто сам мир, сама жизнь были фонограммой, в которую вмонтированы песни Юрия Визбора, умело, естественно. Как на пластинках «Кругозора» с его песнями-репортажами.
Вот еще один визборовский урок, который мы пытались одолеть с времен «Кругозора».
Да, так и было. Жизнь во всем ее многозвучье окликала его, точно эхо. Его песни и строки озвучивали жизнь, сообщая ей для нас улыбку, печаль, веру в то, что любовь не побеждаема скудостью рационализма.
У Юры была такая строчка: «Не путай конец и кончину».
Мы не спутаем. Мы знаем: за кончиной не пришел конец. Пришло продолжение. Ведь каким был Визбор, еще предстоит узнать по книжкам, которые не вышли при жизни. Но выходят. По пластинкам, которые не прозвучали тогда. Но прозвучали теперь. Еще предстоит узнать его, потому что теперь предстоит задуматься.
Как горько, что задумываемся мы сплошь и рядом уже после чьей-то кончины. Но кончину и конец не спутаешь. Правда, не у каждого. А может, это и есть мерило человеческой значимости — разность конца и кончины.

Всей правды о глазах, подобных морю, — не знаю. Но есть другая песня. Та — обо мне. И о моем муже.

Г. ШЕРГОВОЙ

А жизнь у нас вышла такая:
Пока все другие живут,
Мы фильмы о жизни снимаем
Длиною по тридцать минут.

И этой работы лавину
Имеют всю жизнь день и ночь
Друзья — Александр и Галина,
И Ксения — ихняя дочь.
Нашей дружбе старинной
Есть такая причина –
Александр и Галина,
И гряда долгих дней.
В том вы оба повинны,
Александр и Галина,
Что мы любим с годами
Вас сильней и сильней.

Все было — и буйные чаши,
И поиск гармонии слов,
Рытье поэтических пашен
И противотанковых рвов,
Осколок, упавший в излете,
Поэмы за ночь, за присест,
Сильнее, чем «Фауст» у Гете,
Сложней «Операции «Трест»».

Наверно, тому есть причина,
Что делу не виден конец,
Что крутятся фильмов бобины
На роликах наших сердец.
Но все ж, несмотря на усталость,
Мы снова выходим в эфир.
Нам трудное время досталось:
Борьба за разрядку и мир.

Нашей дружбе старинной
Есть такая причина -
Александр и Галина,
И гряда долгих дней.
В том вы оба повинны,
Александр и Галина,
Что мы любим с годами
Вас сильней и сильней.

19 сентября 1981
Тут правда все. И «противотанковые рвы» (в 41-м я школьницей рыла их под Вязьмой), и «осколок» был, и поэмы (хоть и не за присест), и «Операция «Трест»» (муж был автором сценария знаменитого сериала Сергея Колосова), и дочь Ксения существует… А что касается Гете, то этой сталинской резолюцией мы всегда шутливо оценивали творения друг друга. (Кстати: надпись «эта штука посильнее «Фауста» Гете» великий знаток и ценитель литературы сделал на экземпляре горьковской «Девушка и смерть», штуки вполне заурядной. Опубликовать оценку вождя факсимильно решили в журнале «Огонек», когда я там работала. И произошел переполох: сентенция завершалась словами: «любовь побеждает смерть без мягкого знака на конце. Редакция терзалась: напечатать, как есть — явить массам безграмотность вождя, подрисовать мягкий знак — нарушить первозданность надписи? Две недели шли переговоры с ЦК. Никто не брал на себя ответственность. Наконец пришло разрешение: «подрисуйте». Но это так, к слову.)
А в той песне все правда. И конечно, это — самая дорогая для меня запись из Юриных песен.
Но у меня есть еще одна редкая, старая пленка, запись на старомодном «Днепре» или на чем-то вроде того, которую берегу. Запись, сделанная на праздновании моего дня рождения. Другого, не того, о котором рассказывала. Идет состязание Юры Визбора и Саши Галича. Это не только их единственный турнир. Это — единственный раз, когда они встретились.
Юра, бывало, пел Сашины песни, как и песни других певчих авторов. Саша — только свои. Юра восхищался Галичем. Саша снисходительно числил Визбора среди певцов школярской романтики.
Но в тот вечер они пели наперегонки, выкладываясь и соперничая. А меж песнями живут голоса, реплики Егора Яковлева, Толи Аграновского, многих. Звучат всплески голоса и Сашиной жены Нюши. Может, тоже единственно сохраненном. Впрочем, это — уже другая история. А такого рода «собранки» я сберегла в моих стихах «Московское состязание в Блуа».

«ОТ ЖАЖДЫ УМИРАЮ НАД РУЧЬЕМ!»

«От жажды умираю над ручьем…»
Несложенных баллад бесплотные стропила.
В первичном смысле обгцем и ничьем
Поэта блажь еще не проступила.
Поэты состязаются в Блуа,
И, прикорнув в моей московской кухне,
В братанье рифмы ринутся, едва
Окрестных окон пресный свет потухнет.
Здесь все пьяны. И каждый упоен
Предчувствием божественных регалий.
Вот — Юра Визбор, Франсуа Вийон,
Вот — Толя Аграновский, Саша Галич.
Кто нынче первым нанесет удар
Своей струне, когда еще кромешен
Восход стиха, но круглый зев гитар
Уж отворен, как прорезь у скворешен.
В который раз ликую и боюсь
За обрученье музыки и речи.
Друзья мои! Прекрасен наш союз!
Он, как строка, неразделим и вечен!
Вы живы вновь. Поэзия жива,
Готовая учиться в первом классе,
Где вечные азы взбунтуются, едва
Мой вожделенный сон дневную боль погасит.
И в доме летаргическом моем
Турнир в Блуа затеется чин чином….
А умереть от жажды над ручьем -
Нужна ль поэту лучшая кончина?
И за ее пределом, наяву
Я снова вас, уже в небесной кухне,
Как Карл Орлеанский, созову,
Едва земная жизнь во мне потухнет.

Глава III
Ремесло Музы
(Александр и Ангелина Галины)

Ах, какая дерзость, Александр Сергеевич! Ее-то, из заоблачных сфер, в одеждах, тканных из эфирных нитей, ее с мерцающей над дудочкой улыбкой, ее, что не входила к Вам, а «являлась» — ее… «Сядь, Муза, ручки в рукава, под лавку ножки», да еще и приказано: «не вертись, вострушка!»
Впрочем, с гениями, да и талантами вечно так: их личная Муза должна быть наделена даром перевоплощений и уметь менять античные туники на рубище или мятежный стяг, спеленывающий мифологическое ее тело. А то и самому гению вдруг достается стать музой другого. Помните, Александр Сергеевич, как трудились Вы в этой роли, когда, зажав под мышкой Ваши «Повести Белкина», Л.Н. Толстой приступал к «Анне Карениной»?
А у поэтов — сплошь и рядом Муза, забыв первоначальное имя, жила земной жизнью и носила земные имя и фамилию.
Музу Александра Галича звали Ангелина Николаевна. Недаром он обращался к ней с недоуменным: «мне странно, что ты — жена, мне странно, что ты жива». И впрямь странно быть женатым на Музе. Можно любить женщин, на них и женятся, можно воспевать возлюбленную, таков удел профессии, но быть женатым на Музе, которая тоже женщина, из плоти, крови, достоинств и пороков? Земной?
Галичевскую Музу, по имени Ангелина Николаевна, Нюша, я имела в близких подругах, как и самого Галича в друзьях с тридцатилетним стажем, и тесное сплетение наших жизней дает мне право говорить о частном, скрытом, ведомом немногим. Говорить теперь, когда о Галиче (как и о Высоцком, Визборе и других ушедших знаменитостях) отговорили даже «друзья», знавшие их мельком, на ходу.
Галич познакомил меня с Нюшей (тогда еще не женой) в то лето, когда кончилась война. Была она женщиной необыкновенной красоты и неправдоподобной худобы.
Соединение этих качеств тут же отразилось в кличке, данной ей нашей компанией: Фанера Милосская.
Не скрою, на наше военно-обшарпанное сборище Нюша произвела довольно странное впечатление, возникнув запёленутой в розовое боа из каких-то трофейных перьев, знавших лучшие времена. Пожалуй, слишком шумная. Слишком острая на язык. Хотя и компания наша скромной сдержанностью не отличалась. Но ее приняли. Приняли как избранницу друга, не более.
Впрочем, очень скоро в жизнях многих из нас Нюша стала самостоятельным персонажем, ближайшим притом.
Об Александре Галиче, как сказано выше, теперь написаны тома и сложены песни. Нюшу же почти не поминают, даже те, кто был ее личным другом.
Чаще всего, поминая Нюшу, сочувственно или пренебрежительно роняют: пила. Да уж, и вправду пила. Порой до неукротимой шумности. Даже однажды была помещена в клинику. Но!..
Загулы ее были краткими, вменяемыми, общество не тревожащими. Это раз.                     А два… Начала-то она закладывать, пытаясь поглощать, ограничивать Сашины питейные запросы.
Впрочем, ни Саша, ни Нюша никогда в хмельном бессмысленном беспределе не участвовали. Бывали веселые долгие застолья. Не тупое хлебание водки, в ужас повергавшее окрестности. Даже меня они не удручали. А я вообще не пью. Хмелею от общего куража. «Таков мой организм».
Пьянки эти были оснащены песнями, байками, экспромтами. У нас с Сашей была заведена игра в придумывание на ходу «чекушек» — такой жанр мы внедрили в гулянки. Скажем:

Саша: «И вот пошло тепло по членам…»
Я: «по жилам трепет пробежал…»
Саша: «нашел колено он коленом…»
Я: «и предварительно пожал».

Всех этих «возникновений», конечно, уже не помню. Но гуляли со вкусом. Хоть, что греха таить, и Саша и Нюша, бывало, перебирали, и порой горько. И бедой оборачивалось. Но не такой надо вспоминать Нюшу. К моменту нашего знакомства она заканчивала сценарный факультет ВГИКа. Писала сценарий о знаменитом металлурге Курако. Что с розовым боа как-то не сочеталось. Да и вся она была несочетаемой по обывательским меркам. Начать хоть с генов.
Нюшин отец полковник Николай Иванович Прохоров — седой гигант с изысканным ликом столбового дворянина происходил из бедных крестьян. Дворянкой же была, напротив, тихая и хрупкая Галина Александровна, мама Нюши. И не просто дворянкой, а продолжательницей знаменитого дворянского рода Корвин-Круковских.
Некогда в годы Гражданской войны красный командир Николай Прохоров увез ее из родительского поместья. По взаимной все разметавшей любви. Этот коктейль и бушевал в Нюшииой крови, хотя дворянские корни одолевали земную отцовскую суть.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32