Тексты пьес

Глава X
Лев Толстой застольного рассказа
(Иосиф Прут)

По моим беглым подсчетам, его возраст насчитывал лет эдак двести—двести пятьдесят. В соответствии с паспортом выходило тоже немало: ровесник века XX, он завершил жизненный путь тоже почти вместе со столетием. Однако на соперничество с Мафусаилом героя этой главы Иосифа Леонидовича Прута обрекало количество и хронология событий, в которых он принял активное участие. Выходило, Прут не только приглашал на первый вальс десятилетнюю бело-розовую куклу Любочку Орлову (в будущем знаменитую кинозвезду), махал шашкой рядом с Буденным, сея ужас в нервических колоннах белогвардейцев, стоял одесную с маршалами Великой Отечественной, но и галантно предлагал руку Марии Антуанетте, восходящей на эшафот. Так, во всяком случае, следовало из прутовских устных повествований.
И вообще, все происходящее в новейшей истории происходило либо с ним самим, либо с его близкими знакомым. Даже анекдоты. Ончик, а для всех друзей Иосиф Леонидович был до самой кончины Оней, Ончиком, не начинал анекдота по всеобщей унылой заведенности. Скажем: «Приходит один еврей к другому…» Нет. В прутовской редакции зачин был иной: «На днях мой приятель Кашперович, ну, вы знаете, из третьей квартиры на Аэропор-товской, зашел в восьмую квартиру к Шлимовичу…»
Короче, прутовская устная жизнь была новым «Декамероном», «1000 и одной ночью», более того — «Рукописью, найденной в Сарагосе», где сюжеты, подобно «матрешкам», упрятаны один в другой — zusammen, как говорят немцы. То есть, по-нашему, вместе взятыми. Жизнь устная.
Была и жизнь плотская, земная Иосиф Леонидович был известным драматургом и сценаристом, его пьесы шли по всей стране, по его сценариям поставлено множество фильмов, в том числе знаменитые «Тринадцать» Михаила Ромма, «Незабываемый 1919-й» Ильи Трауберга и т. д. Высокий профессионализм Прута запечатлела ходящая по Москве эпиграмма.                    В соавторстве с узаконенным властями, но малоодаренным В. Кожевниковым Прут написал несколько сочинений, преуспевание которым обеспечивало официальное положение (что в советские времена было фактором немаловажным) прутовского соавтора. Так вот, кто-то окрестил содружество как «Артель авторитет и труд — Вадим Кожевников, И. Прут».
Однако особенно нежно Ончик — добрейший, искрометный, открытый людям и ветрам истории — был любим, желаем, как «Лев Толстой застольного рассказа». Такую кличку и носил. Не мелкожанровую, эпическую.
Совпадение или, скорее, несовпадение в Ончиковом бытии жизни устной и жизни плотской всегда было пищей для упражнений московских острословов-завистников. Ну, право, — и это все о нем?.. Помилуйте! Сходились на том, что быть не может.               А зря. И вы увидите почему.
Так или иначе — о творчестве Иосифа Прута желающие могут прочесть в книжках. Но мне горько думать, что вместе со слушателями прутовских повествований уйдет в небытие и увлекательная его апокрифическая жизнь. Поэтому хочется запечатлеть хоть некоторые ее страницы. При этом понимаю: без его интонаций, мимики, вся соль которой была как раз в отсутствии мимики, пересказ — лишь самодельная маска с вдохновенного лица.
Кстати, о лице. Оно состояло из двух хорошо пропеченных французских булок, меж которыми был втиснут самодовольный круассан носа. Доминировали щеки.
— В вашем лице я приветствую… щеки! — каждоразно здоровался с Ончиком драматург Петр Тур.
Лицо не менялось с годами. Как, впрочем, и истории. К ним просто добавлялись новые.
Итак: страницы жития Иосифа Прута, пролистанные или наговоренные некогда им самим.
Юного Ончика воспитывал дедушка. Нельзя сказать, что сиротство юниора изобиловало жалостливыми подробностями, привычно сопровождающими жизнеописания обездоленных крошек. Дед числился одним из самых состоятельных предпринимателей Ростова-на-Дону. Потому, когда сверстники Ончика, закончив гимназию или реальное училище, определялись в должность, наш молодой жуир был отправлен в Европу. А именно—в Швейцарию, в Лозаннский университет, как раз для «европейской полировки ума» и обогащения знаниями.
С умом было все в порядке. Что же до знаний — их багаж плеч не оттягивал. Ончик благополучно обзаводился «хвостами», проматывая дедушкину «стипендию» в развлечениях, которым умел придать разнообразие и европейский блеск.
Какое-то время все шло без накладок, деньги из Ростова поступали с педантичной регулярностью. Но однажды по неведомым каналам слух об Ончи-ковых пируэтах достиг Ростова.
И Ончик получил грозную депешу: «Если не возьмешься за голову, посажу на тысячу рублей, сдохнешь с голоду. Д.Х.Т.Б.Т.Д.С.П.».
Дитя струхнуло. Хотя, честно говоря, перспектива жить на тысячу золотых рублей в месяц, что по современному курсу составляло несколько десятков тысяч долларов, на жизнь бомжа или, изящнее, французского клошара не обрекала. Больше страшила загадочная аббревиатура, стоящая в конце депеши.
Расшифровывалась она следующим образом: «Да хранит тебя Бог. Твой дед Соломон Прут». Именно таким манером венчались все дедушкины письма. Но на этот раз внук почувствовал скрытую угрозу: еще немного, и дед перепоручит Богу заботы об отпрыске. Что, разумеется, менее надежно, чем опека старого Соломона.
Не стоит, однако, думать, что наш нищий студент тут же перевоспитался.                      Он только понял, что, поскольку предстоит неизбежная встреча с дедом, нужно хотя бы временно «взяться за голову».
Обрубив «хвосты», почистив перья, Ончик отбыл на каникулы в родной Ростов. Дед был доволен:
— Когда хорошо, никто не говорит, что плохо. Когда мальчик себя ведет, его тоже можно вывести к людям. Завтра беру тебя на бал. Если заслужил, никто не скажет, что не заслужил.
Дореволюционные благотворительные балы были главным подиумом, на который публично выводились мужские щедроты и женские прелести. Повод — дело второстепенное: сиротский приют, перевоспитание падших горожанок или усовершенствование городской бани… Не имеет значения. Важно унизить Вениамина Шварцмана размером благотворительного взноса, а Розе Львовне с Садовой продемонстрировать убожество усилий ее портнихи перед туалетом, который еще тепленький, вчера из Парижа.
Бал сиял, как чертог. Лучились люстры, лучились золотые коронки в прорезях мужских улыбок, лучились бриллианты на благоухающих дамских бюстах, целый месяц томящихся в заточении скромных блузок, а теперь вырвавшихся на оперативный простор обнаженности.
Блистали все, но самые знаменитые ростовские красотки были отобраны на роли цветочниц и буфетчиц. Полагалось, что им богатые посетители должны отваливать пронзительные суммы за цветок или бокал шампанского. Этакое зазывное ристалище рыцарей крупных купюр.
Ончик, облаченный по последней моде, порхал от дамы к даме, собирая улов улыбок. Задержался у красавицы-цветочницы Зины. На изгибе ее мерцающей руки покачивалась невесомая корзиночка с розами.
— Ончик, детка, розу? На воспомоществование одиноким бедняжкам, ставшим жертвами общественного темперамента. — Зина закончила гимназию, отчего могла себе позволить такие сложные эвфемизмы.
Ончик галантно выдернул из корзиночки розу и с европейской небрежностью сунул в Зиночкино декольте сто рублей. И тут подошел дед.
Соломон Моисеевич, розу? На воспомоществование…
Безмозглым курицам. Знаю, — оборвал Прут-старший, но розу взял и, порывшись в бумажнике, протянул Зине рубль. Зиночка вспыхнула удивленным негодованием:
Соломон Моисеевич! Ончик, ребенок, дал сто рублей, а вы могучий Прут…
Видишь ли, деточка, — задумчиво ответил тот, — дело в том, что у Ончика есть богатый дедушка, я, представь себе, круглый сирота.
Как ни странно, не грозные депеши, не строгие нравоучения, а этот, вроде бы просто забавный, эпизод произвел на Ончика решительное воспитательное воздействие. Как человек способный, одаренный, он блестяще закончил университет и даже на долгие годы остался в памяти педагогов и сокурсников как любимый выпускник.
Что имело и свое продолжение.
Уже в 70-е, 80-е годы Прута несколько раз приглашали в Швейцарию. Просто так. Не по служебной или творческой надобности. А чисто ради благ душевного общения, радости необорванной нити молодой дружбы.
Не скрою, все мы, не до конца верившие в швейцарскую юность Прута, были этим обстоятельством несколько удивлены. Не следует также забывать, что сама по себе «неслужебная» поездка за границу, да еще индивидуальная, в те дни была редкостью.
Безжалостный сепаратор «железного занавеса» отделял заграничные командировки чиновной элиты от личных поездок, сводя последнее практически к нулю. Свой интерес к миру можно было утолять разве что в составе туристической группы.
Пруту повезло, и затеи юности обернулись неожиданным манером.
Швейцария — страна гор (для тех, кто слышит об этом впервые — сообщаю). Оттого любимым развлечением юного Ончика и его друзей были походы в горы. Путников было четверо, закадычных друзей-однокашников, облачаемых в шикарное спецобмундирование, груженных рюкзаками с провизией, ледорубами и прочей амуницией. Откровенно говоря, ледорубы брались больше, как сейчас бы сказали, для понту. Сложных вершин маршруты не достигали.
Да, их было четверо. По замыслу. Однако существовал еще и пятый претендент на покорение высоты. Пятилетний братишка одного из путешественников — Ренэ.
Чтобы избавиться от этой обузы, наши альпинисты вставали ни свет ни заря, тайно покидали дома и со всеми возможными предосторожностями отправлялись в путь.
Но стоило им расслабиться, потеряв бдительность на первом километре, как сзади раздавался ноющий голос:
— Если вы меня не возьмете, я все скажу маме, и она больше не пустит вас в горы.
Ренэ был внезапен и неотвратим, как непогода в горах. А присутствие ребенка сулило таскание его на закорках, частые привалы, вынужденную индифферентность при встречах на маршруте с незнакомыми барышнями.
Проклятие по имени Ренэ тяготело над нашими путешественниками. Выше я поминала, что Иосиф Леонидович дожил почти до ста лет, не утрачивая бодрости духа, тела и темперамента. Такая же завидная участь выпала и трем его спутникам-ровесникам.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32