Тексты пьес

Захлопнув дверь, улыбнулся и Борис Петрович, мысленно произнеся пушкинское: «Я бури ждал, но дело обошлось довольно мирно». Хотя тут же в подкорке чиркнуло: «Пока мирно. Пока».
Во всех странах во все века правители любят держать подле трона крупных художников. То великодушно похлопывая по плечу. То принародно являя милости. Может, хотят «свою образованность показать», а может, что вернее, очень уж заманчив плодотворный опыт античного Перикла. В самом деле, начнут люди поминать какого-нибудь гения, Еврипида ли, Софокла ли — а когда жил? В Золотой век Перикла. Эпохи-то принято именами правителей обозначать.
И наши дни таковы. А как сладостен самому художнику воздух кремлевских анфилад! Как притягателен, как зовущ, манящ!
Ну, схамит правитель, ну, покуражится над тобой малость, ну, погневается… Ну и что? Можно и стерпеть. Бог с ним, с человеческим достоинством, которое ты же в творениях своих воспевал. Зато…
И мало кто дерзал на противостояние. Единицы. Было такое и в брежневские, и в хрущевские времена, да и в ельцинские. Чем был чреват царский гнев? Из «пула» изгонят, благ лишат. Могут, само собой, и от читателя-зрителя отлучить. Но не повесят же.
При Сталине не то что верховный гнев, неудовольствие «Ближнего круга» могло стоить строптивому творцу тюрьмы, а то и жизни. Знал об этом Чирков? Еще бы. Но принципы оказались сильнее страха. Слава Богу, в истории с Василием обошлось.
Своим поведением в жизни Борис Петрович получил право предъявлять зрителю образы героев — почти рыцарей без страха и упрека. Того же, скажем, Максима.
Ныне популярен, даже затаскан термин «имидж» — утвердившееся в общественном сознании представление о человеке или явлении. Применительно к актеру это понятие обычно связано с амплуа, с характерами актерских героев.
Имидж Чиркова — это не просто образ Максима. Это представление о чирковской личности. И в этой связи необходимо сказать еще об одной форме работы Бориса Петровича. О работе на телевидении. Чирков понимал величайшую силу воздействия этого феномена, написав: «За каждым твоим словом, движением глаз, жестом следят сотни городов, тысячи деревень, миллионы домов и квартир! Здесь ты как народный трибун. Как же значительны, весомы должны быть мысли, которые ты излагаешь людям…»
О Чиркове на телеэкране хочу сказать особо, ибо экран этот не просто еще одна сценическая площадка. Это наша «подзорная труба», через которую мы рассматриваем мир, тот «телескоп», который обращен на личность, даже удаленную от нас пространством и событиями.
А это притягательно и опасно. Для безбоязненного показа личность должна быть Личностью. Как самонадеянно наивны табуны говорунов, рвущихся сегодня на экран!! На мой взгляд, для Чиркова телевидение было благодатно. По ряду причин. Прежде всего, люди смогли увидеть (в передачах, посвященных его творчеству, интервью, беседах) те его человеческие качества, которые были открыты только людям, близко его знавшим. Они могли вместе с Борисом Петровичем рассматривать книги его личной библиотеки, мысленно беседовать с ним о вершинах человеческого духа и об опасных безднах души. Люди смогли увидеть — воистину! — лицо актера без грима.
Но и не только в этом дело. На палитре телевизионного экрана живут краски самых разных жанров и видов искусства. И если актер обладает дарованиями, необходимыми театру, кино, эстраде, публицистике, он может только на телевидении представить все свои таланты на суд зрителя, способного сравнить их и заключить в единое представление об артисте.
Так вот. На телеэкране мы видели Чиркова-киноактера. Видели театральные спектакли с его участием. Мы узнали его — чтеца.
В давние времена, когда вышел на экраны фильм «Учитель» С. Герасимова, все были потрясены эпизодом: учитель читает на уроке чеховского «Ваньку Жукова».      И ныне не знаю прочтения рассказа с более пронзающей силой. Однако кому довелось слышать Чиркова-чтеца? Да почти никому, никому до тех пор, пока зритель не стал телезрителем. Ибо именно в этом качестве он услышал ершовского «Конька-Горбунка», лесковский «Грабеж», блистательно прочитанные Борисом Петровичем.
В упомянутых произведениях чтение, введенное в атмосферу событий декорациями, особой манерой съемок, превратилось в моноспектакль, требующий и крупного плана и мизансцен, своих, телевизионных. Оттого эти спектакли или чтение, ставшее спектаклем, потребовали от Чиркова проявления особых качеств актерского мастерства. Точно так же, как телевизионные постановки пьес не были идентичны их театральной версии. Сегодня «особость» телевизионного языка очевидна всем, работающим на ТВ. А поначалу театральные телеопыты смахивали на подстрочники вместо художественного перевода. Именно это «особое» и определило характер афиногеновской «Машеньки», поставленной на телевидении          Б. П. Чирковым, где он блистательно сыграл профессора Окаемова и раскрылся как режиссер.
«Машенька» заслуживает упоминания еще и потому, что сорежиссером в этом спектакле была жена Бориса Петровича — заслуженная артистка РСФСР                          Л. Ю. Геника (исполнительница одной из ролей), а Машеньку играла дочь Бориса Петровича, Л. Чиркова. Говорю об этом, чтобы воспеть семейственность или — более высоким слогом — династийность в искусстве? Не только. Я пишу о Чиркове-человеке. А его нельзя ощутить во всей полноте, не поняв, что вся его семья не просто коллеги, а единомышленники, для которых каждая совместная работа — это отстаивание принципов человеческого общежития, законов общения людей. Оттого Чирковы и выбрали «Машеньку».
Я так подробно говорю о Чиркове на телевидении потому, что, повторяю, именно оно с фокусирующей четкостью раскрывает Личность. А в личность Чиркова можно вглядываться до бесконечности, открывая все более удивительные подробности.
Титул «Личность» ее обладатели сплошь и рядом путают с иным понятием — так сказать, кава-лерством славы. Ох, уж славы-то ему хватало! И из зрительного зала на руках выносили, и почитатели за сердце хватались при встрече. Вот, к примеру, в Одессе. Какая-то пышнотелая матрона чуть не задушила в объятиях, голося на всю улицу: «Боже, что скажет моя сестра, узнав, что я рыдала у вас на груди!» И такое бывало.
Но Чирков неколебимо веровал, что ни слава, ни Личность не могут быть подвержены эксплуатации. Враждебны ей.
Как-то во время поездки в Ленинград его встречала дочка Бубка. Едва Борис Петрович вошел в зал ожидания, все встали. Полагая, что тут готовятся к приезду какой-то официальной делегации, Чирков отошел в сторонку, чтобы не мешать. Некоторое время толпа стояла в молчании. И вдруг кто-то крикнул: «Борис Петрович! Здравствуйте! Это же мы вас приветствуем!» Покраснев и смущенно бормоча: «Спасибо, спасибо», герой встречи, сграбастав Бубку, кинулся к выходу. Но и там был настигнут.
И тогда одиннадцатилетняя наследница отцовского успеха решила обратить внимание и на себя:
— А это мой папа!
Позднее ребенок жаловался нам: «Он побелел весь, ноздри раздулись, и страшным тихим голосом сказал: «Не смей, никогда не смей!» И до конца дня со мной не разговаривал. Чтой-то он? Ведь всегда добрый»!!.
И правда, это случилось впервые — повысил на дочку голос. Но запомнилось ей навсегда. Не как обида, а как завет.
Заповеди этого завета в чирковском семействе  были незыблемы. Думаю, нарушь их Борис Петрович, актерские карьеры жены и дочери могли сложиться удачливей. Дело-то простое: попроси роль  для той или другой, предложи другу режиссеру  снять родственниц в новом фильме. Ведь и душой  бы не покривил — талантливые актрисы. Все знаменитости так поступают. Но не он.
Хорошо еще, что без чирковского участия режиссерское дарование Людмилы Юрьевны и наставнические склонности Милы-младшей РШШЛИ достойное применение в качестве педагогов во ВГИКе.
Борис Петрович был старше меня и моих сверстников более чем на двадцать лет. В том числе и жены. И хотя его почтенность нами никогда не ощущалась, хотя молодой его задор являл во плоти утверждение Пикассо: «Надо потратить много времени, чтобы стать молодым», не скрою: часто гадала — а как возникает любовь в таких «неравных браках»?
Спросила об этом подругу Милу. Она рассказала. Тогда я посоветовала: «А ты запиши все, как было».
— Нашла Толстого! — хмыкнула она. — Да и кому какое дело до семейных тайн. Боря подробных откровений не любит.
Но вот не стало Бориса Петровича, и Мила описала все. Все, как есть. Все, как было.
Я не присутствовала при начале этого поразительного союза. Поэтому ни на комментарий, ни на вольный пересказ не имею права.
Она сделала это так:
«Меня сразу поразили его глаза. Это было 6 января 1949 года. Праздновали день рождения хозяина дома. Гостей было много. Все были молоды. Четыре года, как кончилась война, и радость жизни, ощущение ее полноты будили веселье гостей. Застолье продолжалось уже несколько часов. Шум, гам, все разговаривали друг с другом.
Звонок возвестил о приходе нового гостя. Он вошел, но никто не обратил на него внимания. Хозяйка дома, моя подруга, усадила его за стол прямо против меня и умчалась по своим хозяйским делам. Он наполнил бокал, приподнял его, вероятно, хотел сказать какие-то поздравительные слова, но все кругом шумело, веселилось. Он улыбнулся, осмотрелся по сторонам, наткнулся на мой заинтересованный взгляд и, лукаво улыбнувшись, сказал: «Ну, тогда ваше здоровье!». Так мы познакомились.
И вот тогда я сразу поразилась его глазам. Они были удивительные — огромные, внимательные, ласковые, умные… Внутри них зажигались лукавые огоньки, и сразу же Борис Петрович становился похож на мальчишку, который собирается напроказить и удерживается из последний сил. Мы проговорили весь вечер. К концу вечера выяснилось, что мы живем неподалеку друг от друга, и поехали домой вместе. Это «малое землячество» как-то душевно сблизило нас.
Тринадцатого января — наша вторая встреча.
Борис Петрович пригласил мою подругу, ее мужа и меня вместе встретить старый Новый год. Накануне с большим успехом была принята картина, в которой он играл главную роль, и он хотел отметить эти два события.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44