Тексты пьес

Хозяйкой в доме была, по существу, Анна Егоровна. Она ведала не только бытом и порядком, но и всеми финансами зубовской семьи. Зарплата супругов складывалась в ящик секретера, стоявшего в гостиной, и Анна Егоровна сама составляла текущий и перспективный бюджет, говоря в нужный момент: «Надо Платону костюм новый справлять, ходит, как бармалей какой». (Хотя Платон Николаевич всегда был безупречно элегантен.) Или: «Месяц-то дешевый нынче вышел. Вон сколь осталось. На книжку ложу».
Таким образом, Зубовы были как бы изъяты из сферы земных забот, что их в высшей степени устраивало, ибо Платон Николаевич даже не мог представить, что какие бы то ни было реалии кроме науки и Нелли требуют приложения сил, а Корнелия Платоновна… Ну, недаром же все о ней говорили: «С придурью. Не от мира сего» и прочее. Хотя порой Корнелии Платоновне хотелось показать мужу и окружающим, что она печется о домашнем уюте и знает толк в тонкостях кулинарии.
Вот и сегодня. Нелли вышла к калитке встретить из города мужа. В этот самый момент мимо проходила соседка, врач-дерматолог Нина Зиновьевна. Вид соседка имела спортивно-победный, поскольку была облачена в лыжный бумазейный костюм малинового цвета и нагружена двумя  авоськами. Из одной торчали головы миниатюрных мороженых крокодилов со зловещим оскалом, типичным для рыб вида осетровых.
— Боже! — воскликнула Нелли. — Что это?
— В совхозном продмаге стерлядь дают, — объяснила соседка, — завезли жуткое количество, а народ не берет, не понимают. Такой деликатес, подумать только!
— Разумеется, разумеется! Стерлядь! Литература, литература, волжские пароходы, «Славянский базар»! — Нелли была потрясена и тут же попросила Нюру отправиться в совхозный продмаг: «И побольше, пожалуйста!»
Ей уже рисовалось: в воскресенье на дачу приедут сотрудники лаборатории. И — Стишов. Обед. Стихи Лохвицкой «Я хочу умереть молодой». Она, Нелли, читает вслух. Одета: сиреневый труакар, на плечах лиловая шаль. Волосы зачесаны наверх. Лишь на шее два золотых завитка. Где, в каком доме Стишов встретит все это?
Часть стерляди можно приготовить сегодня на ужин. Как репетиция.
На ужин Нюра подала котлеты с жареной картошкой.
— А стерлядь? — подняла брови Нелли. — Уже разобрали?
— Не разобрали. Кому она сдалась, твоя стерлядь, — буркнула Нюра.
— Так в чем же дело? Я мечтала о стерляди.
Нюра глянула, как на недоумка:
— А ты лицо-то ее видела?
Как всегда под взглядом Нюры Корнелия Платоновна сникла, но уже через минуту, держа в руке высокий бокал, примостилась на ручку кресла с веселостью Саскии кисти Рембрандта:
— Прошу всех к столу! Я поднимаю бокал за пришествие в тихую нашу обитель рыцарей и детей!
Петька (рыцарей, видимо, представлял он) налил всем, чокнулся с Нелли: «Со свиданьицем!» Нинку же, игравшую в углу и представлявшую детей, Анна Егоровна за стол не пустила: «Нечего ей. В кухне нахваталась».
— Нелли! Саския моя! За твое очарование, — сказал Платон Николаевич и беззвучно поцеловал своим бокалом бокал жены. Тут Нюра ударила ладонью по столу:
— Обратно чокаются! Сколь говорено: муж с женой не чокаются. Денег не будет. А потом сами: «Нюра, деньги, Нюра, у вас же». А что Нюра? Печатная машинка?
— Оставьте, дорогая! Не бедствуем же! Ваше здоровье, мой милый наркомфин! — Платон Николаевич улыбался Нюре. Но Анна Егоровна не унялась, бубнила:
— Не бедствуем! Забедствуем, когда полжалованья раздавать будете.
Что верно, то верно. Под всякими благовидными предлогами Зубовы всегда старались всучить какие-то деньги малооплачиваемым сотрудникам лаборатории. И не только в лаборатории, всем было известно, что у Зубовых можно одолжить и забыть, что взяли. Потому что они и сами забывали о долге.
…Звонила невестка. О Вадиме никаких известий. Из сообщений по телевидению тоже ничего нельзя понять. Надо продолжать работать. Все-таки легче. За ужином шла веселая, беззаботная болтовня. Правда, в какой-то момент Платон Николаевич заговорил с Нелли о науке, развивая некую идею, которая была темой диссертации Стишова. Нелли мечтательно слушала, и в ее глазах трепетала нежность женщины с полотен Греза. И хотя грезовские дамы были далеки от проблем микробиологии, Корнелия Платоновна обронила некую научную фразу, заставившую Платона Николаевича замереть, как пред непостижимостью вселенной.
— Нелли! — прошелестел он. — Ты — титан!
Зубов начал вдохновенно развивать подкинутую женой идею, но Нелли замахала розовым лепестком ладони.
— Платоша, Платоша, научные дискуссии не интересны нашим собеседникам. И бестактны. Не так ли, Петр Тихонович?
Петька же поощрил Зубова:
— Давайте, давайте. Я очень даже интересуюсь. Только объясните.
— Наша лаборатория, Петя, занимается изучением материи на молекулярном уровне. Мы полагаем, что многие злокачественные заболевания возникают именно там. И, открыв их природу, можно создать действенную защиту. Вот мы сейчас работаем над попыткой противостоять раку, этому глобальному недугу века, — тут же откликнулся Зубов, и Петр включился без промедления.
— Так это ж черт-те что! Силища-косилища! У нас вон военрук, сорок лет мужику, говорят, рак всех внутренностей!
— Да, для человечества это сейчас…
— Платоша, — упрекнула мужа Нелли, — и Анне Егоровне это вовсе безынтересно.
И тот извинительно вскинул руки:
— Ты права, дорогая. Просто мне не дает покоя мысль, что Стишов топчется на месте, а диссертационный срок истекает. Нужно же помочь человеку.
Мы недаром выше упомянули о великодушии Зубова. Терзаясь ревностью к Стишову, он искренне (и более того, как раз потому что терзался) искал пути разрешения научной задачи.
Что и говорить, и Корнелии Платоновне очень хотелось помочь бесталанному соискателю, да и сам по себе разговор о Стишове, каких бы сторон его существования он ни касался, был ей желанен. Но! Правила приличия есть правила приличия.
— В другой раз, милый.
Нелли повернулась в кресле, грациозно отставив ножку движением танцовщицы в воплощении Дега.
— О! — Платон Николаевич глянул на напольные часы. — Семь. Последние известия. Включите, пожалуйста, радиоприемник.

Написала про радиоприемник и чертыхнулась, ни черта, ровным счетом ни черта из телевизионных сообщений так понять и невозможно. Невестка сказала, что они слушают «Свободу» и какое-то «Эхо Москвы». Но у меня на даче нет радио. Невестка звонит регулярно. Забавная подробность: наш дачный телефон, то и дело барахлящий, в дни путча работает безотказно. Влияние тоталитаризма на средства связи? Жаль, нет радио.
В дни Зубовых радио было главным источником информации. Телевидение еще в дома не вторглось.
Так. Платон Николаевич сказал: «Включите, пожалуйста, радиоприемник». Событиями на планете Платон Николаевич интересовался неукоснительно.
— Говорит Москва, — возвестил приемник. — Московское время девятнадцать часов. Передаем последние известия.
— С большим подъемом… — подхватил диктора детский голос. И все, замолчав, уставились на играющую там Нинку. Анна Егоровна тут же обрушилась на племянницу.
— Во! Научились талдычить! Пять годов — и туда же.
Нинка заревела.
Платон Николаевич схватил на руки плачущего ребенка и смеялся, целуя мокрые Нинкины щеки.
— Нет! Это превосходно! Тотальное овладение стереотипами устами всех возрастных категорий… Кстати, Нелли, я понял! Стишову мешает именно традиционность мышления. Стереотип в подходе к задаче. Нужно повернуть…
— «Мысль робеет в безвестности чуждых субстанций, и подступы к ней заметают странности ближних», — пресекла зубовскую тираду Корнелия Платоновна, почувствовав, что муж, того и гляди, задумает обвинить загадочный и непознаваемый стишовский интеллект в пошлой заурядности.
Она вновь села к роялю, вновь устремила в ночное окно взор. Правда, теперь уже излучавший задумчивую проникновенность глаз на портрете Рокотова…

Теперь зима, и те же ели
Покрыты инеем стоят,

— пела Нелли.
А ели и правда стояли покрытые инеем. И лунный свет, несмотря на то, что был всего лишь отраженным, люминесцентно вычерчивал озираемый светилом мир. Там властвовала снежная тишина, изредка нарушаемая беззлобной перебранкой вспархивающих птиц. И состояние ночи запечатлевала чистота Неллиного сопрано.
Автор очень любил слушать Нелли. Наслаждение, когда поют чисто.

II

Относительно Петькиного неведения (земля, мол, крутится, а луна светит отраженным светом) Платон Николаевич сохранил сомнения. Сомнения. Не более того. Он счел бы не корректным заподозрить кого-то в преднамеренном вранье. Но и поверить, что в двадцать один год человек слыхом не слыхивал про очевидное… — невероятно. Возможно, именно тогда в сознании Зубова родилась эта формула, ставшая годы спустя рубрикой популярной телепрограммы. Хотя утверждать безапелляционно зубовское авторство не беремся. Зато можем присягнуть: Петька действительно не знал ничегошеньки об указанных явлениях природы и мироздания. И удивляться тут нечему. Часы, положенные детям и подросткам для школьного обучения, Петр Никаноров проводил в основном за двумя занятиями: гонял кирзовый футбольный мяч на ближайшем пустыре и осуществлял всяческую неквалифицированную трудовую деятельность: подрабатывать было надо, матери помочь. Отец воевал. Но, считаясь лучшим центр-форвардом района, Петр был из класса в класс перепихиваем. А потом армия. А потом снова школа — физрук.
Но даже не в этом суть. Суть в том, что кроме жизни — активной и пассивной — в качестве болельщика, а болел Петр и за район, и за область, и за республику, и за «Спартак», в целом — ничем Никаноров не интересовался. Не то чтобы считал, а как-то естественно ощущал, что все прочее — мура, существующая по необходимости. Скажем, из всего вдохновенного многоцветия поэзии народов мира Петя знал и любил повторять лишь стих В. Дыховичного, венчаемый строчками: «Не знаю кто, не знаю как, а я болею за «Спартак». И прибавлял: «В яблочко врезано. Врезана железина». О том, что его собственные особые слова часто рифмовались, Петя, конечно, и не подозревал.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44