Тексты пьес

Двухметровый силач — двумя пальцами сворачивал в трубочку серебряный рубль, — четверть века отслуживший в царской армии, вернулся в родное село, где семья хлебопашествовала. Но крестьянствовать не захотел. Пошел ямщиком на сибирский почтовый тракт. Наверное, был талантлив и предприимчив, ибо через несколько лет уже стал владельцем почтовой станции «Тайга», завел большую конюшню. С той поры для всех дедовых детей, а было их восемь, лошадь стала понятием, мерилом благополучия, счастья, красоты.
Высшим наслаждением для ребятни становились «прокатки» по тракту. Дед грузил всех в просторный шарабан и разгонял тройку. Копыта пожирали снежный наст, мчащиеся назад ели пугливо косились на летучее чудо, ветер и ямщицкий кнут нахлестывали плотные бока пространства, а оно охало, ахало, присвистывало.               И когда сама дорога уже готова была взмыть в небо, дед в полный рост вставал с облучка и одной рукой останавливал тройку, так что коренник садился на круп! Да что пред таким чудодейством наши механические радости от скорости всяких там «мерсов»!
Ее сиятельство Лошадь служила и эталоном красоты. Как рассказывала мне мама, она, гимназистка, однажды прихорашивалась перед зеркалом, готовясь к какому-то празднеству. В комнату влетел младший брат Шурка и, потрясенный зрелищем, выдохнул:
— Соня! Какая ты красивая! Настоящий серый конь в яблоках!
Я сказала про маму-гимназистку. Казалось бы, откуда на почтовой станции «Тайга» взяться образованным барышням? Но дед, сам овладевший лишь грамотой, дал всем детям высшее образование. Сыновей отправил в Томский университет, дочерей — за границу.
Надо полагать, девицы эти были недурны и не лыком шиты. Судьба сибирских таежниц сложилась фантастически. Мамина сестра Лида стала певицей в парижской «Гранд-опера». Рима и моя мама в студенческие годы зарабатывали деньги, служа моделями в знаменитой фирме «Покен». А позднее Рима вышла замуж за некоего Джона О’Дрискола, занимавшего очень высокий пост в английской администрации в Индии. Мама всего-навсего закончила медицинский факультет Лозаннского университета. Что для дочери российского ямщика тоже немало.
Правда, восхождению девиц способствовало одно немаловажное обстоятельство — судьба их старшей сестры Лели.
Дед ухитрился выдать ее замуж за человека по фамилии Кузнец. Не знаю, корпел ли когда-нибудь Лелин муж в кузне, но меха предпринимательства раздувал с азартом и искусно. Владел хлебной торговлей на миллионы, серебряным рудником, еще Бог весть чем… Короче, был одним из самых богатых людей Сибири.
Эксплуататор этот умудрялся как-то весьма гуманно и заботливо пить кровь из трудового народа. О чем свидетельствует такой факт: когда Кузнец умер, рабочие две версты несли на руках его гроб, украшенный венком из серебра с надписью: «Другу хозяину». На венок скинулись всем миром.
Дед с зятем не только помогали всем Лелиным братьям-сестрам получить образование. О, эта непостижимая загадка российских богатеев! Они создали фонд помощи русским революционерам-политэмигрантам. Ответьте мне — зачем, почему?.. Во всяком случае, феномен Саввы Морозова — не единичное российское явление.
И вот самое главное. В деревне Краснощеково дед с зятем начали строить город. Новоникола-евск. Ныне — Новосибирск.
Теперь могу вернуться к истории обмена моего паспорта. Получала я паспорт до войны. Тогда каждый был вправе выбирать себе национальность. Честно говоря, я даже не задумывалась, какая национальность значится в паспорте родителей. Чувствовала себя русской, спросила: «Что писать?» Папа обсудил вопрос всесторонне:
— Видишь ли, в царских паспортах графы «национальность» не было. Было «вероисповедание». Поэтому в советский паспорт «иудейское» перешло как «еврей». Какое вероисповедание у тебя? Никакого. По крови ты, как говорится, полукровка. Язык? Русский. Культура? Русская. Да и корни. Во всей семье только мой отец знал идиш. А в маминой семье — никто, ни слова. Как и основ религии, даром что бабушка числилась «субботницей». По-моему, ты, безусловно, должна получать русский паспорт.
Отец мой был человеком неправдоподобной порядочности. Он искренне не представлял, как можно солгать, изменить нормам нравственности, как можно совершить какой-то поступок во имя выгоды.
Его слово было — мой высший суд. Я поступила, как он советовал.
Занимательнейшие метаморфозы происходили с этим самым «пятым пунктом» на протяжении советской истории.
Не графа, а прямо-таки, как Лев Толстой, — «зеркало русской революций».            И то: в первые годы после Великого Октября быть евреем считалось даже перспективным, помогающим общественному росту личности, ибо соответствовало установке «поддержка национальных меньшинств, угнетавшихся царским самодержавием». В годы, описанные мной выше, мрачная графа обращала паспорт в «волчий билет». Чудодейственные трансформации грянули в 80-е годы: евреям разрешили отбыть на «историческую родину». И тут уж русский люд стал правдами и неправдами добывать, а то и покупать еврейские паспорта. Шутили: еврей не национальность, а средство передвижения.
В годы предвоенные национальность была просто самоощущением. И вот тогда, в 53-м, я сменила свой довоенный паспорт. Мало кто понял меня. Даже друзья говорили: «Ты — сумасшедшая. У тебя же грудной ребенок. С русским паспортом хоть дочку спасешь».
Но у меня не могло быть отдельной судьбы от мамы, от отца, от Леши. В марте 53-го умер Сталин. Уже через месяц многое поменялось: выяснилось, что врачи-убийцы вовсе не убийцы, а прекрасные специалисты-исцелители; выпустили арестованных, уволенных взяли на работу.
Вскоре кончилась и Лешина двухлетняя безработица. Нежданно-негаданно.  Кто-то сказал ему, что на Центральной студии телевидения нужны работники. Он пошел. Попал, к счастью, не в отдел кадров, а прямо к директору. Была им тогда Валентина Николаевна Шароева, женщина пронзительного ума и независимого нрава. Назавтра Леша был зачислен в штат. И не рядовым сотрудником, а руководителем группы тематических направлений.
Когда, годы спустя, уже подружившись с Валентиной Николаевной, я спросила ее: как же она так легко отважилась на порочный кадровый шаг? Властный директор ответила с обезоруживающей женской непосредственностью:
— Я посмотрела: такой красивый!
Так телевидение вошло в жизнь нашей семьи, властвуя в ней уже в третьем поколении. Я долгие годы поглощена им, наша дочь Ксения, режиссер-документалист, большую часть рабочей карьеры связана с ТВ, Лешина старшая дочь Лена — многолетний ответственный телетруженик, внучка моя Катя — ведущая авторских программ.
Лешиной же стезей стала теленаука. Он был первым аспирантом факультета журналистики МГУ по специальности «телевидение», потом первым кандидатом наук в этой области, первым доктором, первым профессором.
Итак, наша семейная лодка, не разбившись о  быт, не треснула и под напором политических штормов. Видимо, маяковская метафора, подсунутая нам в виде приключения на батумской шхуне, оказалась пророческой. Мы жили, как большинство наших друзей — то трудно, то отрадно. Но всегда легкомысленно, что считаю важнейшим условием путешествия через бытие.
Легкомыслие выразилось и в том, что в течение первых десяти лет совместной жизни нам не приходило в голову зарегистрировать наш брак. Наконец квартирный обмен побудил перевести грех в закон. Мы, наскоро забежав в какой-то подвальный чулан с табличкой «ЗАГС», осуществили тайную операцию. Но друзья прознали о случившемся, вечером поднавалил народ. Короче, грянула свадьба.
Она не только пела и играла, она вершилась по всем возможным и невозможным обрядам скопом: килограмм риса был опрокинут на головы новобрачных, нас благословляли портретом Жерара Филиппа и требовали с жениха калым, гоняя его за очередной поллитровкой.
Я сидела в фате из сдернутой с окна занавески, Леша щеголял цилиндром — шапокляком, историю которого я рассказывала в главе о Гердте. Девятилетняя Ксюша по-домашнему Куня, наблюдавшая пиршество с озабоченным любопытством, наконец спросила:
— Что у вас тут происходит?
— Да вот, мы с отцом решили пожениться.
— Это хорошо, — одобрила она.
Назавтра я услышала, как Куня интересуется у подруги по лестничной площадке: «А твои уже поженились?»
Бедное мое дитя тоже стало жертвой родительского легкомыслия. Или безответственности. Рожденная вне законного брака, Куня в метрике в графе «отец» получила жестокий прочерк. Но, и сочетавшись этим законным браком, мы не озаботились метрику изменить. Произошло «признание отцовства», когда у Куни уже собственные дети успели подрасти.
Наша брачная эпопея, Кунина «безотцовщина» были запечатлены мной в «Истории одного преступления». Я огласила стансы на нашей с Лешей золотой свадьбе.
Вот они:

Не флер д’оранж и не фиалки,
Не Мендельсон, не пенье муз,
А протокол об аморалке
Скрепил порочный наш союз.
Не знала я, что это значит –
Отдать невинность без венца,
И был ребенок этот зачат
От аморального отца.
Где в метрике законных дочек
Фамилии вписывал писец,
Там у моей малютки — прочерк
Поставили в графе «отец».
Ну а отцу — и горя мало,
Ему младенцы — нипочем.
Как подобает аморалу,
Он прикрывался «строгачом».
Рыдай, мой ангел, крошка-дочка!
Анкеты наши загуби,
Меня он сделал «одиночкой»
И «безотцовщиной» тебя.
Ему ребенок был обузой,
И, безутешная, в слезах,
Я умоляла профсоюзы
Силком его доставить в ЗАГС.
Но все напрасно. Вспомнить жутко.
Он стал профессором потом,
Когда невинная малютка
Сама ходила с животом.
Он посвящал себя науке,
А у него под носом, тут
Пошли бездедовские внуки,
А дальше правнуки пойдут
Но, все-таки меня жалея,
Предвидя скорбной мой финал,
Он к золотому юбилею
Малютку все-таки признал!

Нет, нет, я не собираюсь превращать эту книжку в летопись моего брака. Но и не отдать благодарного внимания Главному мужчине моей жизни не могу.                    Я воскресила истоки нашего союза, ибо они определили все последующие полвека. Там — камертон отношений, там их стиль и повадка. А может, и кое-какие прописи из того рецепта, которого требовали от меня интервьюеры.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44