Тексты пьес

А еще — в этой книжке он часто фигурирует под псевдонимами: «Мой муж», «мой муж Леша», просто «Леша». (Лешей кличут его домашние и друзья, хотя и — Александр.)
И нет без него ни меня, ни этой книжки. Журналисты, в разные времена бравшие у меня интервью, неизменно спрашивали: «Скажите, как можно сохранить счастливый брак на протяжении тридцати, сорока, пятидесяти лет? В чем рецепт?»
А правда — в чем? И существуют ли подобные рецепты? Другим отвечать не берусь, попробую ответить себе, полистав хронику нашей жизни с моим мужем Лешей.
В какой-то из глав этой книги я уже поминала о том, что истинным стартом моей журналистской биографии стал очерк в журнале «Огонек», который отправил меня в творческую командировку. Вовсе не за очерком, а для написания цикла стихов. Была раньше такая поэтическая практика. Привезла же я не рифмованный отчет о проделанной работе, а сочинение прозаическое и документальное.
Мне выделили редактора, которого встретила сразу настороженно, ибо, вообще, автор я склочный и вмешательств в свой текст не одобряю.
Однако после часа работы с удивлением отметила про себя, что замечания признаю и текст покорно правлю. Редактор, невзирая на молодость лет, оказался весьма толковым. (Замечу в скобках, что редактор этот на всю оставшуюся жизнь стал первым читателем всего сочиняемого мной, самым авторитетным, хоть и нелицеприятным, судьей. А его уничижающая меня эрудиция позволяла сплошь и рядом не обращаться к справочной литературе.)
Так мы встретились. Меня взяли в «Огонек» очеркистом (честь по тем временам редчайшая), Леша продолжал редакторствовать и время от времени писать для журнала.
Через месяц мы уже дружили взахлеб. Дружили, дружили — безгрешно и безинтимно.
В советские времена был такой завод: когда отмечался юбилей какой-нибудь республики, союзной или автономной, пресса на помпу не скупилась. Газеты посвящали юбилярше полосы, «Огонек», самый главный и популярный тогда журнал, отводил на воспевание успехов и достижений именинницы почти целый номер.
Произошел и юбилей Аджарии. Создать материалы в жанре развернутого тоста поручили Леше и одному из «огоньковских» фотокорреспондентов.
В эти же дни мне выпала командировка в Тбилиси.
С грузинской столицей и ее окрестностями я разделалась достаточно быстро. Перед отъездом в Москву подумала: «Надо бы отметиться у друга, благо он неподалеку, в Батуми». Позвонила. И пришла в смятение.
Задыхаясь, Леша кричал в трубку: «Дорогая, ради « Бога приезжай в Батуми! Умоляю тебя, приезжай!»
Я ничего не понимала. Может, с ним что-то стряслось? Может, некому помочь? И я поехала.
Батумский перрон дремал в полуденной пустынности. Лишь вдалеке от моего вагона маячила объемистая цветочная клумба на двух человеческих ногах. Она двигалась на меня, и, наконец, за ворохами, глыбами, нагромождениями цветов я разглядела Лешино лицо. Он опустошил всю вокзальную цветочную лавку.
— Как немыслимо прекрасно, что ты здесь! Спасибо тебе, — сказал Леша. — Едем в гостиницу, я снял тебе номер.
Открыв дверь, я замерла. Зрелище одурманивало хайямовской орнаментальностью: весь пол гостиничного номера был усыпан лепестками роз. Вот с той минуты, когда я ступила на пол в трепетной розовой пороше, что-то произошло во мне, в нас обоих, что-то скрываемое от самих себя вырвалось из заточения, заслонив нашу прошлую жизнь, обезлюдев мир.
С той минуты началась наша неделя в Батуми, ставшая первым свиданием, медовым месяцем, почином жизни длиной в пол с лишним века.
Как я сказала, нам предстояло подготовить спецномер «Огонька», посвященный юбилею Аджарии. Это обстоятельство обусловливало наш приезд, как пришествие знатных гостей. Партийный хозяин республики отдал приказ: «Обеспечить пребывание по разряду «что захотят»».
Мы захотели выйти в море на шхуне. Солнце  лучилось, воды лучились. Погода благоприятствовала любви. Но, когда берег отступил, обратив белые земные здания, надменные кипарисы в крохотные фигурки нечеткого детского рисунка, на шхуну навалилась тьма, волны, встав на дыбы, обступили суденышко крепостной стеной. Начался  шторм.
Около получаса наша жалкая посудина болталась в черном месиве воды, и мы уже приготовились встретить смерть в жертвенных объятиях друг друга. Однако начальство оказалось бдительным: на спасение шхуны был выслан отряд пограничных катеров. Нас выудили из пучины.
Иззябшие и полумертвые от пережитого, мы были прямо с пристани доставлены в кабинет хозяина республики.
Пол кабинета, обставленного с азиатским роскошеством, еще мотался под нашими ногами, как палуба злополучной шхуны. В состоянии, близком к анабиозу, мы плюхнулись в правительственные кресла автономно-республиканского масштаба, стараясь изобразить на лицах извиняющиеся улыбки.
Партийный секретарь, в облике которого затейливо соединилось добродушие придорожного шашлычника со свирепостью небритой кавказской овчарки, тоже метнул в нас проблеск вереницы золотых зубов.
После долгой паузы изрек:
— Это хорошо? Ну вы бы утонули — вам что. А с меня бы голову сняли.
На этом прием был закончен. Но опекавшие нас республиканские деятели получили строжайшее указание: не пускать наши порывы на самотек, а разработать строгую систему пребывания. Для начала был запланирован торжественный объезд республиканских колхозов-передовиков. Все проходило в лучших традициях номенклатурных мероприятий. Пионеры трубили в горны, повязывая нам красные галстуки, председатель колхоза голосом уличного репродуктора оглашал цифры надоев, окотов и укосов, девушки из сельской самодеятельности, изгибая станы под надсадный рокот бубна, вручали нам цветы. И кавалькада мчалась дальше.
В третьем колхозе Леша мрачно шепнул мне: «Не худо бы и пожрать».                  Я с надеждой кивнула на накрытые у крыльца правления колхоза столы. Но не тут-то было. Приставленный к нам уполномоченный заторопил: «Едем, товарищи, едем. В «Заре» уже ждут». И мы опять понеслись.
Когда проезжали какой-то колхозный сад, шофер наш, меланхолический юноша Зураб, мотнул в сторону сада головой:
— Мушмула. Прекрасный фрукт. Гордость республики. — И, понизив голос, доверительно: — Самому товарищу Сталину доставляют.
Я потребовала остановки. Мы нарвали мушмулы, кузины модного ныне киви. Стало повеселее, и я даже сочинила «Попутную песню», которую тут же огласила:

…Нам в колхозах жали руки,
Подносили нам цветы.
Но совсем иной разлуки,
Мой товарищ, жаждал ты.
Жизнь уж
Не мила,
Ах муш-
мушмула,
Поддержала, дорогая,
Организм, как могла.

Зураб уважительно прищелкнул языком: «Как вы могли такое сочинить!»
Зато назавтра наши гастрономические чаяния были удовлетворены с лихвой.
Нас повезли в горное селение Хуло. Его расположение — огромная высота и дорога, петляющая по краю обрыва над горной пропастью, — сделали Хуло почти не посещаемым жителями низин и местным начальством. Не знаю, что уж побудило составителей нашего маршрута отправить нас туда с безусловным риском для жизни. Уполномоченный сказал: «Для знакомства с жизнью горцев».
Зураб наш, беззаботно свесив левую руку в открытое окно, крутил баранку одной правой на вполне безответственной скорости, завинчивая виражи и одолевая игрушечные мостики, перекинутые над бездной.
Всякий раз, когда такое сооружение начинало маячить перед машиной, ехавший с нами фотокорреспондент, заклинающим шепотом умолял:
— Попади в мостик! Попади в мостик!
Но Зураб только дергал головой: «А!». Не выдержав напряжения, я спросила:
— А сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
Моя тревога окрепла:
— А ты давно за рулем?
— Давно. Два месяца. Уже.
Мы с Лешей вновь, как на шхуне, мысленно попрощались взглядами друг с другом и с необузданным пиршеством окружающей природы. Но, видимо, Небеса, тронутые нашими заполыхавшими чувствами, решили хранить нас. Мы благополучно добрались до Хуло и невредимо вернулись.
Труднодоступность селения определила и его особенность: туда не добиралась советская власть. В Хуло не было колхоза, не было пионеров, не было цифр отчетности. Крестьяне там жили, как сто лет назад.
Главной же достопримечательностью Хуло был… ресторан. Маленькая, по-европейски убранная комнатка, где властвовал повар Нико. Он же директор, он же мэтр, он же официант.
За полвека, что отделяют меня от посещения Хуло, мне довелось побывать в лучших ресторанах разных стран. Но никто, уверяю вас, никто не сравнился с Нико в необыкновенности кулинарного искусства.
Дело было не только в том, что ягнячье мясо обладало почти утробной «каракульчевой» нежностью, не в том, что тончайшая картофельная соломка, хрустя, не теряла мягкости… Ах, да что там! И сейчас, когда пишу, слюнки текут… Дело в том, что Нико соединил в своих творениях сочную первозданность грузинской кухни с тончайшими изысками каких-то французских магов очага. Смене блюд не было конца.
Надо думать, Нико не был аборигеном. Похоже, он, видимо, знаменитый кулинар равнины, скрывался в Хуло то ли от стражей правопорядка, то ли от служителей репрессивных органов. Не знаю. Так или иначе — нам повезло.
За обедом я сказала:
— Я смотрю, Нико, ваше Хуло — какое-то особое место: ни райкома, ни колхоза.
Он улыбнулся:
— Они думают, что есть. — И показал пальцем
куда-то вниз.
Воспоминаниями об обеде в Хуло мы питались трое суток. Не в переносном, в прямом смысле. Мы оба уже сидели без денег: моя командировка в Тбилиси кончилась, а с ней и суточные, Леша вложил незапланированные на роскошества деньги в закупку цветочного ларька и мой «люкс» в гостинице. Как говорится, сели на хлеб и воду.
Спасение принес гонорар за стихи и рассказ, которые мы сунули в местную газету. Конечно, размеры вознаграждения не претендовали на ужин в ресторане. Но мы закупили несколько банок черешневого компота и протянули до перевода, который выслал Леше крайне недовольный его расточительством зав. редакцией.
Нам опять повезло. Нам было море по колено, даже штормовое. Настоящие бури ждали в Москве.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44